— Хватит, – отрезал.
Надя поглядела на мою трость и вздохнула. Подхватила стаканчик, из которого в воздух змейкой потянулся пар.
— Я знаю, что ты мужчина, и все такое, – она подула на кофе, — но я тебя чуть не потеряла. И еще раз вытащить не смогу.
— Еще раз и не придется.
— Операция была сложная. Но дело ведь не только в этом, – Надя двинулась по коридору, — человек, чтобы ему помогли – сам должен этого хотеть. А ты не хотел. Это из-за нее, да?
— Из-за кого? – резко повернулся и сжал зубы, чертовы швы, и эта чертова стерва, на несколько миллиметров выше – и ее пуля попала бы в сердце, я каждую секунду чувствую, как туго стягивают спину бинты.
И каждый миг помню о ней.
— Ладно, ты только не дергайся, Демьян, – Надя провела пальцами по моему плечу. — Просто…я думала, ты понимаешь.
— Что я должен понимать? – палкой толкнул дверь и шагнул на лестницу.
Надя на ходу отпила кофе. Помолчав, ответила.
— То, что она тебя не заслуживает. Она другая. У нее была семья. Для нее жизнь в детском доме – пустой звук. И твоя жизнь – тоже. Ей ничего неизвестно ни о дружбе, ни о любви.
— А нам известно?
Надя снова выдержала паузу, мы спускались и по ступенькам стучала моя палка, я видел свое отражение в стекле на площадке – исхудавший, некрасивый, хромой.
— Я помню длинные ночи и пустой актовый зал, – сказала она наконец. — Как ты учил меня не молчать, а бить в ответ. И мы танцевали без музыки. Сколько лет прошло? И я до сих пор, если нужно будет – сделаю это. Собой закрою тебя. Что это, если не дружба? И если не любовь.
Вышли в холл.
На стене негромко работает телевизор, у двери стоит охранник.
Остановился у ресепшен и повернулся.
— Куртку принесешь?
Надя всучила мне стаканчик с кофе. Скрылась в коридоре, что ведет в служебные помещения. Постоял, послушал новости по телику.
Ноги ватные.
Мне надо больше двигаться.
Я уже давно должен бегать.
Но только сейчас осознал, что врачи правы. И всё зависит от самого пациента. Когда не знаешь, зачем тебе дальше жить – как вставать и идти.
Куда.
Показалась Надя с синей курткой подмышкой. Встряхнула ее, как рубашку, опять хотела помочь, но я выхватил куртку, сунул руки в рукава.
И чуть не упал, без опоры мне пока сложно. Но взглядом остановил Надю, когда она потянулась ко мне.
— Спасибо, – тоном постарался смягчить грубость. — Я ненадолго.
Она кивнула, закусила губу.
Догадывается, для чего Костя вечерами приезжает и о чем я спрашиваю.
— В палате пока приберусь, ты там вечно все раскидываешь, – Надя поднялась на носочки. Поправила воротник куртки, посмотрела мне в глаза. Ее лицо приблизилось, губами коснулась моих.
Не двинулся ей навстречу, и в сторону не шагнул тоже, ласку я чувствовал раньше, один краткий месяц, а теперь снова – помню только, как валялся под обезболивающими и звук выстрела.
И тонкую девичью руку, которая сжимала пистолет.
— Ладно, не задерживайся, – Надя опустила голову, отступила.
Развернулся и вышел на крыльцо, в ночь.
Ветер зашевелил волосы на затылке, заскрипел под ногами снег. Мягкие туфли тут же намокли, добрался до скамейки под фонарем – и силы кончились.
Сел.
— Здарова, – Костя стянул зубами кожаную перчатку. Шмыгнул носом, передернул плечами. — Ух, холодрыга.
— Нормально, – посмотрел на сугробы за забором, полной грудью вдохнул ледяной воздух – и спину заломило.
— Так, ну, – Костя суетливо поднялся, потоптался на месте. — В общем. Говорят, Волынов вернулся в город. Пока только слухи, но…
— Слышал, – оборвал. И задал вопрос, ради которого я день за днем просыпаюсь, на завтрак ем кашу, выслушиваю физиотерапевта и хожу по дорожке в спортзале, и ночи жду, чтобы выйти в больничный парк, на десять минут. — С Коваль что?
Коваль.
Даже в мыслях только так ее и называю теперь, она дочь своего отца, породой в Руслана, а я влюбленный долбо*б, был.
Позволил себе повернуться спиной к этой женщине.
И получил то, что заслуживал.
Очередной урок.
— С ней все так же. Живет в “Соблазне”, ездит на джипе Руслана, по утрам торчит в больнице у младшей Коваль, та все еще в коме, – отчитался Костя. — Старшую не трогают. Опасаются. Она же вроде как с тобой была. А о тебе никто не знает. Поговаривают, что тебя Волынов пришил. На ушах все стоят, короче.
— На счет Волынова, – потер щетину на подбородке и взглядом уперся в помощника. — Следите. И к Коваль его не подпускайте. Что угодно делайте. Не хочу, чтобы он ее убил, – палкой прочертил линию в снегу. — Я сам.
Глава 20
Я беременна, и это не ошибка.
Пять тестов. Пять! И ребенок абсолютно точно от Демьяна, ведь больше-то и не от кого. Я беременна от человека, которого убила.
Я убийца.
Я просто чертова убийца. Почему-то думала, что легче станет, когда Демьяна не станет. Что освобожусь, стану сильнее, отомстив. Но нет, не стала я сильнее.
Совесть давит, снедает. В спину стреляла, вымещая обиду и ярость. Доказать хотела, что смогу, и… и уверена была, что промахнусь. Или что Демьян обернется, увернется. Что пуля волшебным образом не вылетит.
Я хотела выстрелить, но в глубине души я понимаю – не хотела ни убивать, ни ранить. Наказать хотела, отомстить, вот и все.
— Теперь-то что, – прошелестела я, и отошла от сестры, которая как всегда в последнее время безмолвна. — Ничего уже не изменить.
Папа любил повторять, что не стоит ни о чем жалеть. О мести виновному, о смерти невиновного – ни о чем. Что сделано, то сделано, и жалеют о том, что нельзя исправить, только слабаки.
Я слабая, но как же я хочу стать сильной! И как же я хочу повернуть время вспять.
Не только потому, что стала убийцей, а потому что это Демьян. Мне тяжело без него, мне попросту невыносимо ходить, дышать, жить.
Он ведь мертв.
И чувств моих не меняет то, что будущего у нас бы не было. Я такого будущего не хотела – безмолвной тенью быть, запертой в клетке.
— Алина Руслановна, – меня поймала медсестра – Аня, которой я приплачиваю, чтобы более тщательно за Ларой ухаживала, — знаю, вам предлагали психолога, но…
— Но я отказалась, – перебила я, договорив.
— Простите, что лезу, – Аня опустила глаза. — Мы привыкли видеть людскую боль, и мало кто готов к терапии. Понимаю, хоть и не одобряю. И мой вам совет – сходите в церковь. Даже если в Бога не верите – сходите, воспримите как ритуал.
Бог вернет мне семью? Вернет Демьяна?
Сомневаюсь.
— Чудеса случаются, но редко, тут спорить не стану, – Аня верно считала мое выражение лица. — Вряд ли вы что-то вымолите, но на душе станет легче. Сходите.
Я рассеянно кивнула, и спустилась по лестнице.
В салон ехать, или куда? Все так бесцельно, бестолково. Безжизненно. Я как была тенью, так тенью и осталась, и все мое окружение – погибший Демьян, и Лариса, застрявшая между жизнью и смертью.
Хотя нет, еще есть звонки. Эти мужчины не представляются, но я узнаю некоторые голоса, хотя имен не помню – эти люди из отцовского окружения, они у нас бывали. И они интересуются, нужна ли мне помощь.
Недобро интересуются, ведь это не помощь. Это покровительство. А мне оно не нужно. Я ненавижу этот «бизнес» – обезглавленный и обескровленный, но я больше не стану ни под кем прогибаться и подчиняться.
— В церковь, – пробормотала, садясь в машину, — глупость какая! Не поеду я ни в какую церковь!
Но, тем не менее, я повернула именно к церкви. Остановила машину, вышла, взяв сумочку, и застыла. Может, и правда, войти и… не знаю, свечки поставить за папу, за Демьяна? Попросить не за себя – за них?
Вот только я делаю шаг, и меня душит. Убийца пойдет просить за жертву?
— Сначала в магазин, – прошептала, обогнула церковь, и пошла в поисках магазинчика.
Мне ничего не нужно, я всего лишь оттягиваю время, которого стало слишком много. Просто кажется, что если бы вошла в церковь не подготовившись, замертво бы упала.
