Не успеваю додумать мысль, как меня прижимают к стойке с умывальниками, убирают волосы на одну сторону и целуют шею, плечо.
– Доброе утро, – во все тридцать два улыбаюсь я, глядя на Ярика через отражение в зеркале.
– На хрена опять сбежала? – слышу недовольное рычание в ухо.
Жаров больно кусает за мочку, будто наказывая за побег, а я… я молчу, потому что: во-первых, по-прежнему переживаю, что нас застукают; во-вторых, стесняюсь признать, что почти не сплю, когда остаюсь с ним – пялюсь на Ярика полночи, слушаю его дыхание, пытаюсь поверить в происходящее. Вчера я ушла, чтобы хотя бы немного выспаться перед началом новой недели.
Моего ответа, кстати, никто особо не ждет. Жаров целует жестко, не приемля отказа, спускает трусики к коленям, жмется сзади.
– Я закрыл дверь, – понимая без слов, шепчет на мой вздох.
Я же замираю в ожидании, потому как говорила ему накануне, что в такой позе не получаю удовольствия. Даже собираюсь обидеться или напомнить – еще не решила, а он уже разворачивает и, подкинув, сажает на мраморную плиту между умывальниками.
Идеальный. Почему я сомневаюсь? Не раз ведь доказал.
Даже не глядя, открывает ящик, лезет рукой в косметичку, но не перестает ни на миг целовать. А затем резко и без предупреждения входит, будто куда-то спешит, будто взорвется, если сию минуту не сделает это!
Я невольно вскрикиваю, а он запечатывает рот губами. Воюет с моим языком, разгоняется со старта до предела. Начинает гореть голова – так сильно тянет за волосы, пальцы железной хваткой впиваются в бока. Он еще сонный, с примятой прической и следами от подушки на плече, но… родной. Ненасытный, сексуальный – и такие эпитеты появились в моем лексиконе. Да, черт возьми, мурашкопроизводительный! Нет такого слова? Попрошу внести в словарь прямо напротив имени Жарова.
Уже скоро, совсем скоро скрепленными почти в узел на его талии ногами начинаю подталкивать Ярика ближе к себе. Уже скоро прошу «еще» и «сильнее» – он признался, что любит это слышать.
– Птичка, взлетай.
– Не… не получается.
Жаров поражений не принимает. Втискивает руку между нами, гуляет пальцами по оголенным проводам. Я цепляюсь за его запястье, когда он задевает особую точку и из глаз летят искры. Он дразнит, а у меня уже пошел обратный отсчет до взрыва.
– Я скоро кончу, – рычит.
– Да, да… я…
И вновь знакомый вакуум. Тишина, слепота, полная атрофия чувств. Невесомость. Это сильнее, чем прежде. Так еще не бывало, я даже теряюсь. Возвращаюсь на землю, лишь когда Ярик почти грубо притягивает за подбородок, обводит пальцами губы, дожидаясь, пока посмотрю на него.
Контакт, и вот теперь черты лица Ярика расслабляются: исчезает залом между бровей, озорная родинка улыбается мне вместе с глазами.
– И тебе доброе утро, – мурчит, облизав мне уголок рта, как постоянно делает, хотя я и без напоминаний помню, что он сладкий.
Будильник звонит. Черт! Я все-таки опаздываю. Выпихиваю Ярика в душ, целую через перегородку. Этот парень наглым образом игнорирует ванную комнату в его спальне. Ему нравится моя, потому что я здесь – так он заявил на днях. Железная логика, не правда ли?
Ускоряюсь до уровня Соника, спускаюсь вниз, на ходу завязывая волосы, застегивая рюкзак, и застаю горячий спор. Странно, что тарелки не летят, на таких повышенных тонах мама говорит, только когда очень сердится.
– Это всего два дня и два перелета, Лен. Обстоятельства вынуждают, ты же знаешь, что…
– Не знаю. И слышать ничего не хочу! Ты никуда не полетишь, врач сказал…
И дальше в таком духе.
– Всем пока! – бросаю на прощание и быстрее выбегаю из дома, дабы и меня не зацепило, а сама думаю о том, почему дядь Вова вместо себя Ярика не отправит в… Белгород, кажется?
Между прочим, они недавно разговаривали и даже не пришибли друг друга. Нет, дядь Вова все еще держит сына на расстоянии, но под напором Алексея Гайдара и мамы, кажется, перестал воспринимать в штыки идею привлечь Ярика к делам. Он вообще чуть добрее и как-то тише стал, или это я такая счастливая, что все в радужных красках вижу.
Точно! Нужно будет дядь Вове самой сегодня предложить помощь сына. Мама точно поддержит меня, а у Ярика будет возможность себя показать.
Довольная собой, я прохожу шлагбаум и спешу к остановке. Жаров, как и договаривались, подбирает меня через десять минут. И мы еще долго целуемся в машине, прежде чем выехать на автостраду и направиться в город по своим делам.
Почти всю дорогу Ярик держит руку на моей коленке, отвлекается лишь по необходимости на коробку передач. Солнце слепит так, что жмурюсь даже в очках. Страхи растворяются в аромате фруктовой туалетной воды. Мне так хорошо.
Жизнь прекрасна, правда ведь?
Глава 25
ASAMMUELL – Сердце не игрушка
После занятий еду домой сама, на автобусе. И все ничего, только руки и губы зудят аж. За такое короткое время привыкли к горячему темпераменту Жарова. Я и не вспомню, чтобы мы расставались хотя бы на пару часов, а тут прошло полдня. Не нахожу себе места, ерзаю на сидении, музыку переключаю одну за другой. Мысли о его скором отлете настойчивее пробираются в голову и отравляют там все. Черт, если меня сейчас так штормит, когда Ярик занят стрижкой и футболом, что будет дальше?
Едва переступив порог дома, прихожу на помощь маме, только бы отвлечь себя. Она готовит постную курицу, я берусь резать овощи – из нас выходит ладный дуэт. Умиляюсь мысли, что мы обе ждем мужчин, которых всем сердцем любим. Вот такие мы, Кукушкины, двинутые на всю голову. Еще вспоминаю, как смеялась в школе на отечественной истории над женами декабристов. Поверить не могла в их искренность, а сейчас осознаю простую истину – я пошла бы за Жаровым куда угодно. Только нужно ли ему это?
– Когда Ярослав уезжает?
Нож соскальзывает и с громким стуком врезается в разделочную доску. Я смотрю на расчлененную морковку и радуюсь, что это не пальцы. Даже не поднимаю взгляд на маму. Она ведь задает вопрос, потому как точно знает, что у меня есть ответ.
– В пятницу собирался. Вроде бы, – мой голос чуть дрожит, как подумаю снова о том, что могу потерять его, но возвращаюсь к нарезке.
– И как к этому относишься ты?
Ужасно. Только Ярик ни разу не спросил меня, а я не нахожу в себе силы сделать это первой.
– Нормально. Наверное.
– Рита нормально относиться к этому ненормально. То, что вы делаете, прячась по углам, ненормально.
Звучит не очень, режет по нервам.
– Я ничего не имею против твоей личной жизни. Ты большая девочка, и у тебя перед глазами есть шикарный пример, как делать не стоит, – указывает ладонью на себя, открыто намекая на моего без вести пропавшего отца, – просто… Я же вижу, что для тебя это не развлечение. Ты у меня девочка-лебедь, раз и… Кристина вчера звонила, я спросила специально, его Грейс…
– Мам, я не хочу ничего слышать.
Как маленький ребенок закрываю уши, будто это спасет от Армагеддона.
– Рита! – впервые за долгие годы повышают на меня голос.
– Мама! – отвечаю тем же.
На короткий миг ее глаза распахиваются, как от пронзительной боли, и я тут же жалею о том, что открыла рот. Она резко отворачивается к плите, а я тотчас подхожу и обнимаю ее со спины.
– Извини. Не нужно было… Я не знаю, что происходит, я не знаю, что будет дальше, что делать дальше, но...
Мама кладет руки поверх моих ладоней и слегка сжимает.
– Ритусик, пойми, я за тебя переживаю.
Я молчу. Мы обе некоторое время молчим, пока я не решаюсь быть до конца честной.
– Я люблю его, мам. Сильно.
Она вздыхает глубоко, чуть раздраженно, но с бесконечной заботой и нежностью. Только поворачивается, а я прыгаю под мышку и всхлипываю.
– Ну-ну, детка, не плачь.
– Он ничего мне не обещал, но, мам, он так смотрит… – бормочу, шмыгая носом. – Ты бы знала, как он смотрит на меня! Я чувствую себя на вершине мира! Нет, после всего того, что было, он не может… он не обманет меня снова, это было бы слишком жестоко.
