— Курилка еще не отросла сигареты стрелять, — огрызнулся Макс и попытался обойти подростка.
— А ты че, борзой, да? Ну ладно, сами возьмем. Пацаны!
Первая мысль, глядя на окруживших мальцов: «Дебилы! Поубиваю ж!» Вторая: «Посадят!» Третья мысль прийти не успела, потому что кто-то запрыгнул на него со спины и повалил на землю.
Все как в плохом боевике о лихих девяностых — только вместо бандитов стайка полупьяных обезьян, которым стало скучно. Они повалили его на землю, не подозревая, что ему достаточно всего одного удара, чтобы кто-то из них, этих глупых, нескладных, превратился в инвалида, а то и вовсе, закончил свою жизнь в этой подворотне. Всего один удар… Но за этот удар, случись что с ними, посадят его, а не их. Они же «дети»! А он — уголовник. И не станет никто разбираться, кто там первый начал, кто на кого напал — все будут кудахтать, мол, с детьми дерется! Восемь долгих лет он день за днем кулаками, зубами отвоевывал свою жизнь, свою неприкосновенность. Там, за решеткой, он не на жизнь — на смерть дрался, защищаясь, с матерыми уголовниками, с крепкими, взрослыми мужиками… Здесь, на свободе, Макс не смог ответить каким-то гопникам — только голову от ударов прикрыть попытался.
— А ну разбежались! — раздался вдруг чей-то голос, а потом последовал довольно громкий хлопок.
Выстрел? Хлопушка? Но, как ни странно, юные бойцы подворотного фронта как по мановению волшебной палочки исчезли. Свидетелей, что ли, испугались? Даже обобрать не успели…
— Эй, парень, жив? — голос спасения был так близко, что Макс слышал даже его дыхание.
— Жив.
Макс отполз к стене. Чертовы дети успели несколько раз его ударить. Голова очень кружится… Скажи кому — засмеют. А вот подошедший к нему парень, довольно приличный, с иголочки одетый, совсем не смеялся — настороженно, внимательно разглядывал Макса, сжимая в руке… пистолет?
— Игрушечный, — вдруг растянулись в улыбке губы незнакомца, когда Макс покосился на его руку. — Племянник выклянчил — вот шел дарить, а тут такое… Зато проверил — как настоящий! Пацанье вон как перепугалось! Ты как вообще? Может, скорую вызвать?
— Не надо, все нормально. Спасибо за помощь.
— Да уж, детки эти нынче хуже зверья… Хоть с ружьем ходи. Ты идти-то можешь? Может, проводить тебя?
Да Макс вроде не девушка, чтоб в провожатых нуждаться… И все же, собрав всю вежливость, на которую только способен, ответил:
— Не надо, правда, все нормально.
— Ну смотри. Ты не подумай чего зря, просто если они тебе сломали что-то, одному тебе тяжело придется…
— Все нормально, — с нажимом повторил Макс.
— Ну бывай тогда…
— Власов, что случилось?!
Под ошарашенный Ликин взгляд Макс, придерживаясь за стенку, переступил порог квартиры. Ну что за паника? Ну подумаешь, пара синяков… Ну губа разбита… Голова, правда, еще сильнее кружится — сотрясение, наверно — но верещать-то зачем? У самой-то вид пострашнее был после первой их встречи.
— Так, давай без паники.
— Власов, тебя что, избили? Это Сажинский? Я сейчас скорую вызову…
— И ментов обязательно, — недовольно пробурчал Макс. — Лик, угомонись, а?
Он не злился и даже показался Лике уставшим. Глубоко уставшим от чертовой жизни человеком. Не разуваясь, Макс прошел на кухню в поисках аптечки, а ей очень хотелось позвонить и в скорую, и, да, в полицию! Потому что если это Сажинский, то в следующий раз Макс избиением не обойдется; потому что если это Сажинский, то значит, объявлена война. Ох как рано они с мамой отказались от наблюдения за квартирой Власова! Ох как зря понадеялись на охрану отца, которая должна следить за Сажинским!
— Сажинский ни при чем, успокойся, — не оборачиваясь на Лику, заверил Макс, выуживая из глубины кухонного шкафа облезлый чемоданчик первой помощи.
— А кто тогда?
— Да какая разница? Лик, давай без глупостей. Мне только ментов сейчас не хватает, правда, — на секунду задержавшись возле девушки, устало бросил Макс и отправился в ванную. Вот не хватало еще только признаться ей, что спасовал перед детьми. — Не Сажинский, не бойся.
Ответ, вернее, его отсутствие, Лику не удовлетворил. Макс поплелся в ванную — девушка юркнула следом.
— Дай сюда, — потребовала она, забирая аптечку. — Раздевайся.
— Еще что сделать?
— Не рычи. Футболку снимай, живо! Найду сломанное ребро — как миленький в больницу поедешь!
— Горская, ты угомонишься сегодня?
— Нет. Мне самой тебя раздеть?
И ведь не угомонится. Чертыхнувшись, Макс стащил с себя футболку — ну нет у него переломов! Убедилась? Свободна! Но Лика уходить не торопилась.
— Сядь, — кивнула она край ванны.
— Лик…
— Сядь!
Когда Лика, вконец осмелев, рявкнула на него, Власов понял, что проще подчиниться — и силы сэкономит, и время. Пришлось послушно сесть и терпеливо ждать, когда ей надоест изображать из себя Айболита.
— Шшш… Ты садистка? — сморщился Макс, когда проспиртованная ватка обожгла разбитую губу.
— Терпи, неженка.
Неодобрительный взгляд, метнувшийся к Лике, вышел Максу боком — совсем не нежно ватка в нежных женских ручках прошлась по ссадине.
— Лик, ты издеваешься?
— Терпи, не ной!
— И откуда ты только взялась такая на мою несчастную голову?
— Не ворчи. Сам виноват. Не надо было нападать в темных подворотнях на бедных девушек.
— Это ты, что ли, бедная? Да ты любого маньяка до белого каления доведешь! Шшш…
— Власов, хватит ворчать, пока я тебя живым спиртом не залила! Мне, между прочим, тоже больно было! И я до сих пор не услышала от тебя извинений.
— Мстишь?
— Напоминаю.
— Скажи спасибо, что живая оттуда ушла.
— Ясно, извинений не будет.
И все-таки Лика не удержалась от маленькой пакости — налила побольше спирта на ватку и приложила к ранке. Зашипел Макс хорошо… Так шипел, так морщился, что Лика даже устыдилась и, спеша загладить вину, на ранку подула — прям как мама ей в детстве.
— Ну все, не шипи… Больше не буду.
Вот не зря говорят, мужики — те еще неженки. Лика смотрела в полные мук глаза страдальца и не верила, тот ли это Власов, что чуть не убил ее хладнокровно среди ночи? Тот ли это Власов, что наставлял на нее пистолет, грозя расправой всей ее семье? Сейчас этого фыркающего, шипящего парня хотелось обнять покрепче, пока не расплакался, не выдержав «пытки». Обнимать его, правда, Лика не стала, но, не переставая дуть на ранку, щеки коснулась, будто извиняясь ласковым движением за доставленную боль. Она хотела только успокоить, но что-то в эту минуту пошло не так.
Теплый, чуть колючий… От прикосновения ее нахмурился, изрезав лоб глубокой складкой, насторожился… Мог бы выпускать иголки — однозначно, выпустил бы!
— Лик, что ты делаешь? — напрягся Макс, почувствовав, как Ликин палец осторожно прошелся по его скуле.
И все же он не отстранился и даже руку ее не убрал. Черные глазища недоверчиво смотрели на Лику; Лика же продолжала задумчиво исследовать хмурое лицо парня, ловя себя на мысли, что никогда не хотела вот так прикоснуться к Руслану.
Что с ним не так? Что с ней не так? Почему еще недавно ей было стыдно перед Русланом за непринятые звонки, а сейчас она в одном тоненьком халате стоит перед посторонним парнем, гладит его по щеке и не испытывает ни малейших угрызений совести? Почему рядом с Власовым так хочется ходить по краю: пререкаться с ним, спорить, язвить? Касаться… Ему ничего не стоит выставить ее за дверь этой ванной, этой квартиры и собственной жизни, но почему-то он не прогоняет, и даже, глядя сейчас на нее снизу вверх израненным зверьком, позволяет прикасаться. Почему ей самой его касаться хочется? Почему ладони сами тянутся к теплой смуглой коже, а в темных глазищах его хочется утонуть? В какой момент все пошло наперекосяк? Той ночью, в подворотне? В гостинице? Дома? Или уже здесь, когда мертвецки пьяный смотрел на нее и не видел, утонув в своей боли? Лика не знала. Но точно знала: ей нравится быть рядом, ей нравится это ощущение теплой кожи под пальцами, и ей очень хочется сейчас… Взгляд то и дело возвращался к розоватой полоске плотно сжатых губ парня; только на сей раз интересовала ее не ранка — хоть до сегодняшнего дня Лика и была уверена, что целоваться не любит, что все эти нежности фальшивы, излишни, но сейчас, в этой маленькой ванной, ей до мурашек в копчике захотелось его поцеловать.
