огрызается Сава, хватаясь за голову, и даже забывает на время о бесстрашном наступлении. Хорош артист! — Я бы никогда…
— Осина! — с остервенением смеюсь в ответ. — Я уже много лет как Осина!
Удар приходится в самую точку! Ветров столбенеет. Смотрит на меня, словно видит впервые. Хмурится. Силится выйти из воды сухим, но чувствует, что проиграл! Он даже перестаёт оправдываться, негласно признавая свою вину в смерти папы.
— И каково оно? — губы Савы кривятся, как от горькой редьки.
— О чём ты?
— Ты счастлива с ним? — голос рваный, сухой, под стать нашему дыханию.
— Была счастлива, — солью посыпаю собственные раны на сердце. В руках дрожит кольт, в глазах напротив — океан несбывшихся надежд. Сейчас мне особенно остро хочется сделать больно Ветрову, а потому вру: — Я была счастлива, Сава, пока ты не появился и всё разрушил!
— Я ещё даже не начинал! — угрожающе шипит парень и в запале отшвыривает в сторону один из стульев. Тот с треском летит в стену, а мне становится не на шутку страшно: вот оно истинное лицо Ветра — озлобленное, безжалостное, агрессивное.
— Подонок! — спиной вжимаясь в грубую штукатурку, глотаю слёзы. Даже с револьвером в руках ощущаю себя загнанной в угол.
— Сумасшедшая! — словами плюётся в лицо Сава. Он почти не моргает и, кажется, даже не чувствует, как холодное дуло упирается ему прямо в грудь.
— Я не шучу, Ветров! — из последних сил удерживая в руках проклятый кольт, пыжусь казаться смелой. — Я выстрелю!
— Это всё ложь! — Савелий отрешённо качает головой, словно не слышит моих угроз, и, вопреки здравому смыслу, продолжает напирать.
Руки, и без того уставшие держать раритетный револьвер старика, начинают все сильнее дрожать, а под наглым напором парня и вовсе безвольно сгибаются в локтях.
— Ты говоришь, что видела меня, — безумная улыбка касается губ Ветра, — я тебя тоже, Нана! Сложно было не заметить, как ты смотрела на Влада, а потом на меня; как смеялась в компании Чертова, вместо того, чтобы бросить всё и быть рядом с Осиным. Да и то, как ты только что дымом рассеивалась в моих руках, лишь подтверждает прописную истину…
Сава накрывает мои ладони своими и направляет револьвер чуть выше, в самое сердце, чтобы без промаха… А потом снова приближается…
— Ты не умеешь любить, Нана! — шепчет, когда расстояние между нами сужается до размеров кольта.
— Замолчи! — прошу исступлённо и зажмуриваюсь, устав искать ответы в глазах Ветрова. Там вечная мерзлота, выжженная дотла пустошь.
— В чём я неправ? — продолжая одной рукой удерживать револьвер, второй Савелий касается моей мокрой от слёз щеки. — Давай, Нана, скажи, что деньги здесь ни при чём! Попробуй меня убедить в своей любви к Владу!
Шероховатой подушечкой большого пальца Сава грубо размазывает солёные ручейки по лицу.
— Скажи, что любишь его! — надсадно хрипит, горячим дыханием на моей воспалённой коже вырисовывая маршрут в никуда. — Только так скажи, чтобы я поверил!
Тихий голос Ветрова притупляет мою бдительность. Обездвиживает. Лишает воли. Сава мастерски уводит нить нашего с ним разговора совершенно не в ту сторону, замещая мысли об отце и Владе бесконечными угрызениями совести. Я и правда непутёвая дочь, да и подруга никудышная, раз ни отцу, ни Владу не успела сказать, как люблю!
— Убери от меня руки! — решительно открываю глаза, моментально натыкаясь на ледяные кристаллы Ветрова. — Иначе…
— Выстрелишь?
— Да! — не верю само́й себе, но и быть слабой не имею права. Сава меня не пощадил, когда чуть убил на пешеходном! Его рука не дрогнула, когда он целился в Осина. Да и отцу Ветров отомстил хладнокровно, без эмоций…
— Ты не сможешь, Нана! — смеётся надо мной Сава, своим неверием подталкивая к окаянной бездне. — Потому что знаешь, что я прав! Потому что не любишь никого, кроме себя!
— Ты ошибаешься, — онемевшими пальцами нащупываю курок. За отца, за Влада, за своё сердце, ещё в семнадцать разучившееся любить.
Савелий.
В полумраке чужого кабинета только и слышно, как громыхают наши с Марьяной сердца. Ещё немного, и одно рискует замолчать навеки. Холодное дуло раритетного револьвера упирается в самую цель — не промахнуться! Но я до последнего верю, что Нана не выстрелит. И пусть ни капли не сомневаюсь, что под курком пустой патронник (а иначе хранить эту реликвию — просто опасно), я не готов к новым разочарованиям в Свиридовой. Впрочем, мне не впервой…
Смотрю, как трепещут реснички на её закрытых от страха глазах. Пытаюсь понять, силюсь услышать, но бессвязные вопросы сбивают с толку, а ручейки слёз на разрумянившихся щеках сводят с ума.
— В чём я не прав? — извилины изрядно дымятся от неразгаданных тайн, а сама Марьяна действует мне на нервы. Смотреть на неё до рези в глазах тошно! Знать, что не моя, — слишком больно. Заглядывать глубже — опасно и бессмысленно. И всё же что-то внутри заставляет меня тянуться к любимым чертам. Наверно, быть зависимым от этой девочки — моё проклятие.
Больши́м пальцем смахиваю слёзы с её нежной кожи. Чувствую, что готов обмануться. Поверить. Понять. Простить. Оружие в руки берут либо по великой глупости, либо от слепого отчаяния. В том, что Марьяна не дура, не сомневаюсь. Остаётся отчаяние...
— Давай, Нана, скажи, что деньги здесь ни при чём! — готов принять любую ложь, но Нана молчит. Зажмурилась, словно проклинает. Так сильно ненавидит? Или действительно любит другого…
— Попробуй меня убедить в своей любви к Владу! — шепчу, забывая про кольт. Тянусь ближе. Боюсь не расслышать её слов. — Скажи, что любишь его! Только так скажи, чтобы я поверил!
— Убери от меня руки! — требует осипшим голосом и открывает глаза, полные боли. — Иначе…
— Выстрелишь? — перебиваю Марьяну, не скрывая ухмылки. Глупая! Её неумелые пальцы едва удерживают револьвер, где она надеется взять силы, чтобы заставить эту железяку работать?
— Да! — уверенно бормочет и смотрит на меня, как на врага. Смешная! Будто не она вычеркнула меня из своей жизни, не она предала…
— Ты не сможешь,
