Чем нам это грозит: побиванием камнями на площади?
– Ну что вы, Люба, – изумился Раф, – думаю, что в нашей маленькой лжи нет ничего страшного. И никто не узнает.
Он замолчал и над узорчатой скатертью и недоеденным рисом повисла пауза.
– Кстати, о лжи, – произнесла я, не понимая, зачем лезу в бочку. Наверное, потому что Раф злил меня своим совершенством и чтобы утвердиться в том, что между нами пропасть, которую мне не пересечь, я добавила как можно более официально: – Рафаэль, я задолжала вам извинения. Ещё утром я хотела вам сказать…
– Не надо, – перебил меня он. Улыбнулся как-то неуверенно и, наконец, мягко: – Я всё знаю. Не надо.
Я растерялась: что он знает?! Что я приняла его за бомжа и придумала историю с телохранителем? Или то, что при одном взгляде на него со мной творится нечто невообразимое: сердце стучит, бёдра тяжелеют и хочется вовсе не разговоров о политике чужой страны.
– Хорошо. Значит, не надо. – Я опустила глаза и вскинула их вновь, с насмешкой. – Что ж, у вас есть самурайский меч?
– Зачем? – оторопел Раф.
– Чтобы положить посередине комнаты,и мы не нарушили преступным храпом на двоих дружественные законы.
Растерянный смешок, раздавшийся в ответ, на Ρафа был не похож. Ну и ладно, что с меня взять, влюблённой лгуньи-начальницы от сохи? Я – не жена дипломата, меня сегодня кололи наркотиками,таскали с мешком на голове, пугали членовредительством и собирались убить. Да, я выгляжу ужасно. И голова болит. Α своим «вы» Ρаф поставил все точки над «i». Я для него – начальница. Что ж, не Любаша, а Любовь Алексеевна имеет право на стёб.
– Всё, что я знаю об Иране, – то, что тут казнят направо и налево, а США так хочет обнаружить ядерную программу, что аж хочется её специально замесить и продемонстрировать в каком-нибудь ярком ток-шоу. Пока нас не казнили за прелюбодеяние и мы не придумали мирный атом, давайте спать, – сказала я.
В ответ удивлённые глаза.
Я отвернулась и быстро собрала со скатерти опустевшие блюда.
Раф помог. Молча разложил подушки на коврах и предложенные нам хозяином постельные принадлежности. В разных углах комнаты, как я сказала. Он выключил свет. Я свернулась в клубок под одеялом и вновь почувствовала, как страшная пустота прокрадывается ко мне.
Какой тут сон! Сквозь журчание воды в батареях, сквозь потрескивание леса за окном, сквозь стены и ковры она наползала, как туман,и дышала мне в лицо. Из щелей и ворсинок возвращались в мою голову жуткие воспоминания этого дня. Предчувствие смерти. Она снова, казалось, была где-то рядом. Холодная, липкая. И, несмотря на то, что на другом конце комнаты мерно дышал мой телохранитель, я опять почувствовала себя маленькой и незащищённой. Одиночество обволокло и начало душить. Горячие слёзы несчастья залили мои щёки. Я натянула на плечи одеяло, отчаянно стараясь скрыть их подрагивания и приглушить всхлипы. А они прорывались, гадские.. в эту ужасную, чужую темноту.
И вдруг тёплая ладонь провела по моей голове. Кто-то обнял меня крепко, в охапку и шепнул на ухо:
– Тшш, всё хорошо, Любаша, всё хорошо…
Я оглянулась, стыдясь своих слёз, и увидела склонённое над собой лицо Рафа. Каким же красивым оно было сейчас! И добрым! Из жалости!
Я расплакалась ещё сильнее, ловя отголоски разума, кричащего о том, что так никто мужчин не соблазняет, только отталкивает! Рыдания захлестнули меня – не остановить. Α Раф старательно вытер горячими пальцами влагу с моих щёк, взял их в обе ладони, наклонился ниже и вдруг… поцеловал в губы.
Я лежал и смотрел на её фигурку в темноте. Несмотря на сумятицу в голове и поиск возможных решений, на ум то и дело приходило что-то явно лишнее. Ещё во время ужина я заметил, что у Кнопки сдали нервы: лицо изменилось и несла она что попало, как случается с женщинами во время месячных. Но глаза при этом были такими растерянными и несчастными, что я сразу понял: дневные стрессы не прошли даром. Вот жеж! Зачем такой солнечной крошке все эти несчастья на голову?
И вот я лежал, как дурак, и смотрел, не понимая ни себя, ни что делать. Вдруг заметил, как вздрагивают её плечи, до ушей донеслись всхлипы. Сердце сжалось.
Для меня вдруг стало совершенно невозможным, чтобы она плакала. Если уж подобные «шоколадные сырки» плачут, значит, с миром всё совсем не так. Повинуясь инстинктивному порыву, я оказался рядом. А что надо говорить в таких случаях? Я не силён в успокаиваниях. Ну, что же ты, Кнопка?
Погладил по голове, она разрыдалась ещё громче. И тут уже было не до рассуждений. Я обнял её, бормоча всякую ерунду, – не помогало. Но она взглянула на меня,такая трогательная,такая беззащитная и плавная в моих руках, что дальнейшее произошло само собой. Я её поцеловал.
И пропал в том поцелуе, словно замкнуло все системы. Усталость исчезла. Электрическая дрожь пронеслась по телу, закручиваясь малыми вихрями в груди и бёдрах. Волнами донеслась аж до кончиков пальцев ног. Какими же сладкими и волнующими были её влажные, тёплые губы! Они замерли на мгновение и вдруг потянулись ко мне, ответили. Открыто, с готовностью и… благодарностью. Её руки опустились мне на шею, коснулись затылка, мягкие, нежные.
Я провёл ладонью по её щеке. Кнопка ахнула:
– Больно.
– Я убью их всех, – буркнул я в негодовании.
Но оно мгновенно растворилось в сладости, потому что её губы вновь потянулись ко мне и устоять я уже не мог. Мысли вышвырнуло из головы прочь, и на одних инстинктах мои руки забрались под её тунику. Нежная кожа под моими пальцами зачаровала. Захотелось ещё, большего! Всего! Я потянулся к её бёдрам… И вдруг вспыхнули остатки здравого смысла.
Я резко одёрнул себя и сдержал, как голодного пса, рвущегося с цепи к сладкой косточке: Нет! Я не должен. Это безответственно. Завтра она отойдёт от стресса,и возможно, не сможет смотреть мне в глаза. Мало ли что она испытывала ко мне в детстве! Я не понял, что испытываю к ней сам. Возмоҗно, ничего. А оскорбить её похотью было невозможно! Прежде всего, я обязан вернуть её в целости и сохранности домой. Моя задача – защищать, а не ранить.
Потому как бы сложно ни было, я ласково, чуть касаясь, начал отступать. Провёл ладонями по талии и выбрался наружу. Погладил по шелковистым, спутанным волосам,
