Резонно.
– А то! – подмигнула я.
– Но как ты с GPS справилась?! – вытаращил на меня глаза Раф.
– Настоящий директор должен уметь делать всё! – задрала я нос. Не только же ему из себя амбасадора корчить.
И Раф рассмеялся.
– И всё же это неприлично.
– Зато дёшево, надёжно и практично, – заявила я. – Пойдём, я научу тебя плохому!
Я обулась в туфли на размер больше, запихнула в карман штанов мой боевой болт на нитке из персидского ковра. Если что, потом завещаю детям и внукам, будет семейная реликвия! А потом… сама себе не верю – я надела на голову хиджаб. Поморщилась, но плюс был один – не видно отсутствия укладки.
– Ладно, – решительным шёпотом заявила я. – Маскировка есть маскировка. Хотя и ужас ужасный. Предупреждаю: на меня лучше не смотреть!
Раф хмыкнул:
– Во всех ты, душечка, нарядах хороша. – И неслышно отворил деревянные створки. – Прошу вас, дочь разведчика, свет Любовь Алексеевна.
Я насупилась:
– За «вы» уволю.
Он прыснул и полез в окно.
Надеюсь, сто долларов и записка с цветистыми благодарностями не обидят хозяев на случай, если они не замыслили против нас плохого. Хотя с другой стороны, мы всё равно, на их взгляд, «дикие люди». Может, у нас так принято – на рассвете в окно и поминай, как звали?
Раф спрыгнул, подсадил меня. В лицо нам пахнуло свежестью и лесом.
Ну всё, Иран, мы идём к тебе! Держись!
Солнце пробивалось сквозь запах сырости и прелой травы. Небо сочилось ярко-голубым сквозь голые ветви почти белых деревьев и улетало обратно, в пронзительную высь. Ночью они казались огромными, а сейчас – не выше яблонь в бабушкином саду. Стволы гладкие, замысловатые. Коснулась ладонью коры.
– Это фисташки, – пояснил Раф.
– Они растут на деревьях? – изумилась я.
– Угу, прямо в пакетиках и подсоленные, с лэйблом согласно марке, – съехидничал он, а потом добавил уже просто: – Иран – родина фисташек, самая фисташковая страна в мире.
– Боже, как интересно! – ахнула я. – А мы, получается, в фисташковом лесу… – вместо слэнгового «Офигеть» я вспомнила приличное слово «Поразительно» и мысленно пообещала себе выражаться как должно собеседнику дипломата. Уж раз выгляжу, как неприглядная чёрная матрёшка, хоть говорить надо приятно. Но я не удержалась от реплики: – Теперь понятно, почему тут пиво запрещено.
– Почему? – с ожиданием подвоха спросил Ρаф.
– Потому что если б разрешили, все бы пошли по лесам, с бочонками. Куда ещё, если фисташки на деревьях растут? Тогда кто бы работал?
Он прыснул. А я с удовлетворением отметила, что улыбка касается его губ всё чаще и чаще, несмотря на все наши трудности.
Мы вышли на лужайку и обнаружили колею в желтоватой почве. Судя по карте, это была та самая дорога, соединяющая дом лесника с большим миром. Да здравствуют все спутники на свете! Вскоре мы услышали шум мотора и предпочли спрятаться за кустами. Похожая на советскую Ладу машина пронеслась и исчезла за белыми стволами и кустарником с красноватыми веточками. Мы успели разглядеть, что водитель был один. Наверное, сын лесника. Связи всё не было – похоже, старик не соврал про вышку.
От греха подальше мы направились параллельно дороге, не особо разговаривая. Раф прислушивался к шорохам и потрескиваниям, а мне казалось, что в наполненном воздухом и свежестью пространстве опасностей просто не может быть.
Однако когда мы вышли к россыпи одинаковых бело-жёлтых каменных домиков на склоне растущего рыжего холма, в глаза нам бросилась оцепленная чуть поодаль трасса. При виде военных машин Раф напрягся,и его профиль вновь стал хищным. У меня пробежал холодок по спине,иллюзия безоблачности развеялась.
Узкими, лысыми улочками мы пустились прочь от извилистой трассы и оказались у пестрящей разноцветными вывесками с замысловатой вязью лавочки. Ρазложенные на подносах лепёшки разных форм и сортов, похожие на огромные толстые блины с дырочками и золотистой корочкой или лаваш, хрустящий,тонкий, замечательно пахли. Подтянутый булочник с добродушной улыбкой и пышными ресницами поприветствовал нас и сказал что-то. Раф закивал, улыбнулся в ответ, а я, учуяв голод, потянула его тихонько за рукав и показала глазами на товар.
Булочник мгновенно рассыпался цветистой тарабарщиной, доброй и совершенно радушной. Затем в обмен на несколько монет, он вручил Рафу лепешки в вощёной бумаге. Люди подходили за хлебом, поглядывали на нас с любопытством, некоторые кивали. Все тут, видимо, друг друга знали, но появление нас, чужаков, не было чем-то особенным для селян.
Меня поразило, что многие, покупая хлеб отбивали его нещадно о специальную металлическую решётку. Крошечные камешки разлетались от лепёшек в разные стороны, и покупатели, довольные, заворачивали их кто во что и уносили по домам. Загадочный ритуал…
Молодой человек, красивый, как герой восточной сказки, хоть и одетый проще простого,то и дело поднимал на меня глаза и смущенно отводил. Но потом снова поднимал и смотрел жадно, с расцветшим румянцем на щеках.
Когда мы отошли немного, Раф мне сказал строго:
– Глаза убери.
– В смысле? – опешила я.
– Так откровенно иранские женщины людей не рассматривают, особенно мужчин, – в его голосе слышалось недовольство.
– Я не знала, что смотрю как-то по-особенному.
– Смотришь. И привлекаешь внимание.
Я немного опешила, но тут же нашлась:
– Купи мне чадру. И солнцезащитные очки сверху. Можно ещё противогаз, чтобы наверняка. Я в Москве деньги отдам.
– Вот она разница, – буркнул Раф, – женщин восточных и наших.
Я уже хотела было возмутиться, выступить с тирадой о равноправии и шовинизме, как он добавил:
– Те военные ищут нас, я выяснил. Ищут пару русских, а мы, к счастью, с тобой не особо славянской внешности. Дорога на Тебриз заблокирована. Зачем ищут, неизвестно, но выяснять мы не будем. Я знаю, что ты можешь быть прекрасной актрисой. Пожалуйста, Люба, сыграй роль скромной иранской жены. Ты очень красивая,тебя и так заметят все и везде, не усложняй мне задачу.
Раф зыркнул по сторонам и, не давая мне опомниться, потянул по каменным ступеням куда-то вниз, в развалины. Несколько шагов, группка людей мимо, и мы оказались в подземных лабиринтах с круглыми ходами, словно проеденными гигантским змеем в скалах. Раф быстро увлёк меня подальше от всех – в пустынную залу с куполом, в котором сквозь узкое отверстие пробивалось солнце. На свету стены казались сделанными из застывшего безе – такие же неровные, белковые,
