идём ко дну…
— Марьяна! – строже произносит доктор, и я наконец отмираю.
— Простите меня, Иван Денисович! За все простите! — чуть крепче сжав ладонь старика на прощание, я всё же внимаю требованиям доктора и ухожу.
На ватных ногах бреду до лифта. С трудом дожидаюсь, когда тот остановится на моём этаже. И радуюсь, что внутри зеркальной коробки смогу хоть пару секунд побыть в одиночестве и не стыдится слёз. Вот только время порой чересчур скоротечно. Не успеваю я и глазом моргнуть, как лифт открывает свои двери на первом. Глубоко дышу, чтобы успокоиться. Залитое слезами лицо обмахиваю руками. Марусе ни к чему видеть меня в таком состоянии. Я и так слишком задержалась, а она наверняка уже и сама извелась, и Людмилу Степановну изрядно замучила.
Вот только в холле я своей Маруси не нахожу. Судорожно осматриваю каждый угол, обезумевши вглядываюсь в каждое незнакомое лицо… Но всё мимо…
— Маруся! — голос, скованный леденящим ужасом, глухо скрипит.
Я оббега́ю каждый закоулок, заглядываю под лавки, лестницу, с ума свожу гардеробщика, но снова впустую.
— Маруся! — ору во всё горло, выбежав во двор, но и там нет ни следа от моей девочки.
— Где Людмила Степановна! — несусь обратно и задыхаюсь от собственного визга, в нетерпении ожидая ответа от местного охранника. Но тот лишь разводит руками.
— Куда она увела мою дочь? — снова лечу к гардеробу и, растолкав народ локтями, требую объяснений.
— Ты чего кричишь, шальная?
На мою истерику сбегаются люди.
— Нельзя ли потише? Это больница или проходной двор?
— Не кардиология, а отделение дурки, ей-богу!
— Очередная горе-мамаша. Наверняка носом в мобильный упёрлась, а девчонка сбежала! Вот и урок тебе, дрянь ты этакая!
Идиотские вопросы, претензии, нападки — никто даже не пытается мне помочь. Для всех я лишь источник развлечения в их серых больничных буднях, ходячее телешоу, сумасшедшая клоунесса и очередной повод для сплетен. Да и бог с ними! Мне всё равно!
— Позовите Людмилу Степановну! Пожалуйста! С ней моя дочь, понимаете? — я снова ищу помощи у пожилого охранника. Тот нервно оглядывается, но, как и я, не видит ни женщины, ни девочки рядом с ней.
— Они сидели вон там, напротив окна!
Трясущейся ладонью тычу в пустой угол и всё ещё верю, что это простое недоразумение. Мне сто́ит закрыть глаза — правда? — и Маруся появится: закричит «Нана» и со всех ног бросится ко мне. Вот только ни черта не выходит… А вместо голоса Руськи я слышу язвительный хрип Людмилы Степановны.
— Явилась! — та стягивает с рук грязные перчатки и суёт их в карман. — От осины не родятся апельсины! А я всё думала, в кого у тебя девка нервная такая. А вон оно что, оказывается! Вся в мать…
— Где моя дочь? — позабыв о приличиях, хватаю старую грымзу за грудки и трясу со всей дури. — Где Руся?
— Совсем спятила? — что есть мочи вырывается тётка. — Вот! Делай людям добро! Они ж тебя потом и изувечат! Михалыч, а ты что стоишь и смотришь? А ну, в шею гони эту очумевшую неврастеничку!
Мне требуется не дюжая сила воли, чтобы отпустить Людмилу Степановну. Ещё большая, чтобы сбавить обороты и спросить чуть тише:
— Где девочка?
— Где-где? С отцом ушла! А уж куда, это ты у благоверного своего спрашивай! Не удивлюсь, если сбежал от тебя — истерички!
— С каким ещё отцом? — со всей дури стискиваю руками собственные плечи, в попытках унять молотящую дрожь. — Нет у Маруси никакого отца! Никого нет! Слышите?
— Да как нет? — в глазах санитарки сквозит испуг. — Чёрненький такой. Высокий. Симпатичный. Ты ж как ушла, твоя без умолку тут рыдала, благо по полу ни каталась. А как мужичок тот пришёл, так сразу и стихла! Он и девку твою по имени назвал, а та ему улыбнулась, зайца ушастого своего давай показывать. Я спросила, кто он… Мужик сказал, что отец. А твоя подтвердила…
— Полицию вызывайте! Срочно! — за мутными пятнами перед глазами перестаю различать людей и предметы. Чужие голоса сливаются в монотонный гул. Ещё немного, и темнота поглотит меня с головой. Внутри всё рвётся, трещит, ломается. Не отдавая себе отчёта, что-то кричу. Цепляясь за стену, иду в никуда.
Запах нашатыря. Новая порция жгучей боли от осознания долбанной реальности. Взгляды эти сочувствующие со всех сторон. Зрителям больше не смешно! Вот только их фальшивая жалость куда омерзительнее откровенных упрёков!
— Полиция скоро будет! — кто-то держит меня за плечи.
— Я уже распорядился по камерам посмотреть, — чей-то деловитый бас доносится со стороны лестницы.
— Да как бы я могла подумать, — причитает отчаянно санитарка. Если бы она знала, как тошнит меня сейчас от одного только звука её голоса.
Смотрю в пустоту. Боюсь даже представить, что сейчас творится в голове моей девочки, как страшно ей и, не дай бог, больно! Поганой метлой гоню мысли о самом плохом, но снова срываюсь в истерику.
— У вас мобильный звонит, — кто-то трясёт меня за плечи, а я с трудом вынимаю телефон из кармана.
Артём!
Глупая надежда моментально вытесняет страх! Ну конечно! Это он забрал мою девочку! Темноволосый, симпатичный, высокий… Сейчас он скажет, что они с Русей ждут меня на детской площадке в соседнем дворе или милой кафешке, поедая мороженое…
— Артём! — ору навзрыд. — Где вы?
— Марьяна Игоревна, у меня тот же вопрос! — охранник вдребезги разбивает мою хрупкую надежду. — Вы не подходите к телефону, а Анатолий сказал, что вы вызвали такси и уехали в неизвестном направлении. У вас всё хорошо?
— Маруся… Она… С вами? — язык заплетается, а черные пятна с новой силой затмевают сознание.
— Маруся? — встревоженно переспрашивает охранник. — Нет! С чего бы? Вы же сами её увезли из дома! Что случилось? Где вы, чёрт побери?
— Её украли… Увели из больницы…
— Кто? Вы знаете, кто?
— Кажется, догадываюсь, — меня скручивает от осознания долбанной правды. — Мужчина, — я скидываю с себя чужие прикосновения. — Тёмные волосы, — хватаю рюкзак и, беспорядочно вываливая из него всё содержимое, беру в руки ежедневник Чертова. — Высокий, симпатичный…, — в беспамятстве перелистываю страницы. — И главное, Руся с ним знакома.
— О ком вы говорите?
