— Артём напряжённо выдыхает в трубку. Он напуган не меньше моего.
— Скоро вы и сами узнаете, — дрожащими пальцами веду по чернильным закорючкам старика, в душе́ проклиная Сола Морриса!
— Артём, полиция уже в пути, — хочу попросить, чтобы мужчина приехал в больницу и взял разборки с правоохранительными органами на себя, но связь внезапно обрывается. Пытаюсь перезвонить, но абонент недоступен. Тогда пишу сообщение, а сама с пеной у рта несусь к Ветрову: если победа Саве нужна такой ценой, то пусть подавится!
Савелий.
Видавшие виды дешёвые пуговицы с треском разлетаются по гостиничному номеру. Отскакивают от стен, закатываются под кровать, белеют на лакированном тёмном полу. Я только сейчас понимаю, что всю дорогу от клиники до отеля на мне красовался больничный халат. Но никто даже не заикнулся, или, может, я просто оглох! Впрочем, неудивительно! Всё, что слышу сейчас, — это шипение Наны, с которым она проклинала меня прежде, чем сбежать. Я заслужил!
Грохот. Пара пустых стаканов летит в стену. Какого чёрта я всё никак не могу вздохнуть? Ощущение, что залпом выпил полчайника крутого кипятка! Всё внутри горит огнём, плавится, ноет. Вот он мой ад!
— Да угомонись ты уже! — орёт Федька, обхватив меня за плечи, когда сметаю с тумбы пустую вазу.
—Отойди! — в два счёта скидываю с себя чужие оковы. — И без тебя тошно!
Вдох. Тот обжигает лёгкие, но облегчения не приносит! Я задыхаюсь! От слов своих поганых, брошенных Нане сгоряча, от взгляда её до безумия любимых глаз. Он проедает мою память серной кислотой, оставляя уродливые ожоги на душе. Какого чёрта я наговорил? Зачем? Дал же себе обещание – отпустить Нану! Навсегда! Но нет… сорвался!
— Довольно всё крушить! — вопит Грачёв, не оставляя попыток меня утихомирить.
А я не могу! Остановиться не могу! Не думать о Марьяне не могу! Слова её звенят в башке как проклятие.
С животной яростью отталкиваю от себя друга и с новой силой начинаю разносить в хлам гостиничный номер.
Битое стекло под ногами, трещина по штукатурке, переломанные стулья — но мне всё мало! Я запутался! В патологической любви своей безнадёжно увяз, как в болоте: ни сдохнуть, ни вылезти! Правильно Нана сказала, что меня трясёт от осознания её счастья с другим, не со мной, без меня… Я так не могу! Не получается! Я подыхаю без неё! Хотел бы, как она: через неделю чёрным маркером из жизни! Но хрен мне, а не забвение! Люблю её, дышу ей, для неё только и держусь за эту долбанную жизнь…Как чумной, отчаянно ищу для себя хоть немного света и шепчу «Нана», когда сердце заходится от боли и одиночества.
— Да что за напасть-то такая! — рычит Грачёв, пыхтя от напряжения. Он пытается меня удержать, да только моя отравленная любовь ищет выход и находит его в безрассудном гневе.
— Пусти! — продолжаю вырываться на свободу. Да и как тут успокоиться, когда ненависть пожирает меня изнутри! Я презираю свой поганый язык, помыслы свои низменные… Я же до последнего искал в словах Наны подвох, отказывался верить в их любовь с Осиным… Боже, я с большей готовностью рассмотрел бы в милых чертах Марьяны корыстную стерву, эгоистичную тварь, которую можно купить, а потом без следа выкинуть из жизни! Но Свиридова в очередной раз обыграла меня по моим же правилам! Её любовь к Осину — худшее наказание за мои ошибки.
— Ну, Ветер, хорош из-за бабы так убиваться! — отчаянно голосит над ухом Федя, не понимая, что делает только хуже!
— Она не баба! — ору навзрыд, запуская стеклянным кувшином в стену. — Она моё проклятие!
— Вижу я! — едва уворачивается от удара Грачёв. — Ты какого лешего не улетел? — хватает меня за грудки и трясёт. — Я тебя спрашиваю, Ветер!
А я закрываю глаза и смеюсь: Грачёву невдомёк, что от себя не улетишь, не спрячешься на другом континенте, любить не перестанешь.
— У Чёртова сердечный приступ, — не открывая глаз, стихаю. — Я не мог не приехать к нему в больницу.
— Ладно! Всё! — Федька тут же налетает на меня с объятиями, по-братски надеясь разделить мою боль. Знает, что старик успел залезть мне в душу со своими откровениями, но понятия не имеет, чего стоит мне быть частью семейства Чертовых.
— Горничную позову! — недовольно бурчит он спустя вечность, когда буянить у меня попросту не остаётся сил.
Киваю, а сам отхожу к окну. За ним темнота играет яркими огнями фонарей и куда-то спешащих авто. Раскалённым лбом касаясь прохладного стекла, впадаю в подобие транса и в сотый раз пытаюсь отключить своё сердце. Я устал от этой свербящей боли, глупой ненависти и пустой любви…
За гулким дыханием едва различаю шаги Грачёва. Готовый к новым упрёкам, покрепче сжимаю челюсть. Но вместо назидательных речей друга, за спиной раздаётся тихий и безжизненный голос моей девочки.
— Я согласна, Ветер! На всё согласна!
Наверно, я сошёл с ума! Так не бывает, верно? Качаю головой, позволяя колючим иголкам пронзить собой каждую клеточку тела. Не спешу оборачиваться: продляю иллюзорный миг буйного помешательства. В том, что тихий голос мне почудился, не сомневаюсь!
— Вон! — рву глотку, только чтобы больше никогда не слышать его в своём воспалённом мозгу. — Пошла вон! — бьюсь ритмично в стекло лбом. — Оставь меня в покое! — произношу медленно, по слогам.
— Я не уйду! — бесцветно хрипит на выдохе стерва. Даже так, на расстоянии чёртовых судеб, она умудряется залезть мне под кожу. Нервно смеюсь своему отражению в стекле и едва сдерживаю себя, чтобы и по нему не шибануть со всей дури.
— Где она, Моррис? — не унимается фантом Свиридовой в моей напрочь поехавшей крыше.
— Кто? — трясу башкой.
Вопрос Наны никак не вписывается в безумные галлюцинации. Запустив пятерню в волосы, оборачиваюсь, меньше всего на свете рассчитывая увидеть за спиной Марьяну, и каменею, заметив Свиридову у порога. Пошатываясь, Нана, не моргая, смотрит на меня в упор. Крепко обхватив себя руками, рвано дышит. Белокурые локоны её растрёпаны, нос распух от слёз, а в глазах — слепое отчаяние.
Силюсь понять, что привело Марьяну ко мне в таком состоянии. Акции? Нет! За ними она бы пришла с высоко поднятым носом и презрением во взгляде. Любовь? И
