— Завтра отвезем ее на праздник, — сказал Герд. — О-о, чудесный экземпляр. — Он вернулся, переодевшись к обеду в клетчатую рубашку.
— А я знала, что ты приедешь, — тихо заметила Марина. — Твоя… твоя… Ирина, — сказала она, — продиктовала имя…
Ирина усмехнулась. Она уже догадалась — и не только об этом…
Ферлах — город, но лишь по меркам такой страны, как Австрия. Тысяч восемь спокойных, довольных собой людей. Горы, озера, Долина Роз, река, крыши из красной черепицы, олени на лужайках. Оружейные фирмы, которыми владеют потомки тех, кто начал заниматься своим несуетным ремеслом не один век назад.
В этом городке, как и во всей Австрии, с особым почтением относятся к тыкве. Но такого бала, как в Ферлахе, не устраивают нигде. Тридцатого сентября городок превращается в тыквенный рай. Могла ли Ирина представить себе, что увидит столько народу в обнимку с тыквами? Медовым ароматом наполнился весь воздух.
Гости прижимали к груди желтые круглые, зеленоватые горлянки, коричневые бутылочные. Длинные прилавки предлагали тыквенные пироги, тыквенный шнапс, даже кофейный напиток — тоже из нее.
Горы семечек, которые в Австрии ценят выше, чем мякоть, белели и пузатились. Их кладут в хлеб, из них готовят крем, от которого лицо золотится загаром. Но самое ценное — масло из тыквенных семечек. Оно пахнет орехами. Австрийцы кладут его в маринады, чтобы придать им несравненный вкус. А еще дальше — ряды с поделками из тыквы.
Настоящий бал начался после захода солнца. Тыквенные фонари, тыквенные барабаны, тыквенные шляпы, маски, платья, сабо… Все, на что хватило фантазии, сошлось на площади городка в эту ночь.
Антон и Ирина вернулись в гостиницу под утро. Она сразу открыла чемодан, чтобы спрятать в него бумагу, украшенную вензелями, — документ члена тыквенного сообщества. Едва успела застегнуть молнию, как крепкие мужские руки подняли ее и понесли к кровати.
— Ну вот, наконец-то насладимся и кожей, и мякотью… — бормотал он, укладывая ее под себя.
— А еще семенами, маслом… — продолжала она, словно навсегда завороженная балом.
Он засмеялся:
— Ну, конечно… Из каждого семени вырастет… тыквеночек.
— Ох! — вскрикнула она, а потом обмякла. — Я согласна…
— Вот и хорошо. Я думаю, у нас будет очень плодовитая семья…
— Герд тоже так считает, — засмеялась Ирина.
— А он при чем? — Антон даже отодвинулся от нее. — Старикану мало того, что женился на Марине?
Мужское чувство собственности взыграло с такой силой, что удивило его самого.
— При том, — сказала Ирина, — что тыква, которую я… которую мы… которую ты… ой!
Она поморщилась, Антон понимающе усмехнулся.
— В общем, тыква из его семени, то есть семян, — это как тест…
— Ага, — подхватил Антон, — на беременность.
— Да ну тебя. — Она шлепнула его по руке, которая потянулась к ее животу. — В общем, Герд дал мне целый набор семян.
— Когда это он успел? — ревниво спросил Антон.
— Ты не заметил? Когда мы с ним танцевали танго. Под тыквенный оркестр.
— Никогда не думал, что из тыквы можно сделать такие инструменты, — признался Антон.
— Они и отвлекли тебя, — заметила Ирина. — Как только отыграли «Кумпарситу», Герд поклонился и подал мне коробочку.
— Каков старичок! — усмехнулся Антон.
— Всем бы такими старичками быть, — похвалила Ирина.
— Моей матери как геронтологу твои слова пришлись бы по душе, — заметил Антон.
— А я?.. — спросила Ирина неожиданно для себя. — Я… придусь?..
— Ты мне пришлась по душе, — тихо сказал Антон. — И не только…
Ирина закрыла глаза, из-под ресниц собирались вынырнуть слезы. Еще в танце с Гердом она чувствовала, что не совсем понимает происходящее с ней. А теперь могла сказать точно: это настоящее свадебное путешествие, его начальная и конечная остановка — любовь.
Она повернулась к Антону, зарылась в его шею и призналась:
— Я люблю тебя… всего.
Никогда, ни одному мужчине она не говорила таких слов.
— Ничто не выдает возраст так сильно, как… сам возраст. — Нина Степановна покрутила перед собой руками, разглядывая их. — Ты же знаешь, что говорят и пишут?
Она поморщилась и самым скрипучим голосом, каким только смогла произносить слова, продолжила:
— Ничто не выдает возраст так сильно, как руки… как шея… как взгляд… как вены… как морщины… как ноги… как походка… как осанка…
Антон засмеялся:
— Прекратите паясничать, профессор Дубровина. Вы сами утверждаете, что старение — закономерный биопсихологический процесс. Он охватывает все, абсолютно все, что являет собой человек.
— Тс-с…
Нина Степановна приложила палец к губам и уже обычным насмешливым голосом попросила:
— Не так громко.
— Боишься, что услышат грантодатели?
Она молча кивнула.
— Думаешь, перекроют зеленый поток?
— Сам знаешь, они дают деньги тем, кто обещает полное счастье на каждый вложенный цент.
— Ага, подайте молодость навсегда, — усмехнулся Антон. — Слыхали.
— Знаешь что-то новое?
Нина Степановна быстро выпрямилась на стуле. Ей хорошо знаком этот тон.
— Говори скорей, что узнал.
— Сенсация, мать.
— Да ну? Прямо вот так — не больше и не меньше? — Нина Степановна нарочито удивленно всплеснула руками.
— А то! — с нарочитой развязностью подростка бросил сын.
— Фу, что за манеры? — Мать поморщилась.
— Новость, мама, новость в мире науки! Денег гуще — новость слаще!
— Тоже, удивил, — хмыкнула Нина Степановна.
— А если без шуток… Хотя сама новость, на мой вкус, просто шутка, но ее подают иначе. В общем, один очень богатый человек, олигарх из олигархов, одарил группу наших коллег — и одновременно конкурентов — крупной суммой. В ответ на это, после непродолжительного ударного труда, они одарили его открытием.
— Да не тяни кота за хвост! — рассердилась Нина Степановна. — Только, — протестующе подняла руку, — не трать зря слова, не говори, что нет никакого кота…
— А он есть? — шепотом спросил Антон.
— О-ох…
— Ладно, мама, — сказал он, заметив стиснутые маленькие кулачки, готовые постучать по столу. Они застучали, отчего экран компьютера задергался — мать задела клавишу.
— Видишь, даже машине не терпится.
— В общем, исследователи навалились дружно и денежно на старческие немощи. И те сдались, — говорил Антон, насмешливо улыбаясь. — Одни немощи задавлены напрочь, другие остановлены, третьи, можно сказать, в обмороке — замедлили свое развитие. В общем, целых двенадцать штук немощей не устояли под натиском научной мысли.
