— Ага, — сказал Антон.
— Сильнее, чем в своих хасок? — насмешливо спросила мать.
— Но она — женщина-хаска.
— Только не говори ей об этом сразу. — Она поморщилась.
— Уже сказал.
— И что?
— Она захотела увидеть моих собачек.
— Похоже, раннее старение твоей девушке не грозит. — Она засмеялась. — Да, я хотела тебе сообщить, что ты подкинул мне ценную составляющую для формулы, — заметила Нина Степановна.
— Ты хочешь сказать, твоя формула… готова?
Антон внимательно посмотрел на мать. Он давно понял, что если мать с такой легкостью говорит о том, над чем работает, значит, она почти у цели.
— Ну-у… — усмехнулась Нина Степановна, — довольно скоро я покажу ее тебе.
— Что же ты прибавишь?
— Гибкость в принятии решений.
— Ты о чем?
— О наших с тобой старушках. Мы знаем, что две из трех наших подопечных…
— Бабушку не считаем?
— Нет, только ее подруг. Так вот у двух из трех, как мы определили раньше, биологический возраст меньше календарного. Они это подтвердили, переметнувшись к новым покровителям. — Она улыбнулась. — А потом — обратно. Заметь, они не выпали из реальной жизни. Кинулись к твоей бабушке, чтобы она нашла им адвоката.
— Ага, а третья не принимала в этом участия. Действительно, мы считали, что ее биологический возраст выше календарного. Но случай с ними, — продолжал Антон, — навел меня на мысль.
— Какую, говори, — потребовала мать.
— Кроме абстрактного внимания им нужно непосредственное. Сводили в музей и Ботанический сад — они уже рассиропились. Так, может, на лето вывезти их за город?
— Куда же? — удивилась Нина Степановна.
— Я говорил тебе, у Ирины есть земля и дом. Она не живет там постоянно. Мы могли бы отвезти их туда. И бабушку тоже.
— Насчет бабушки не знаю, она никогда не любила деревню. А вот нашу троицу… ты, пожалуй, прав. Кстати, проверили бы еще один момент. Насколько заметно влияет на биологический возраст окружающая среда в конце жизни. Так что же, у твоей Ирины на самом деле… поместье?
— Можно сказать и так. Я думаю, — продолжал Антон уверенным хозяйским тоном, — со временем можно построить что-то вроде деревенской гостиницы, принимать наших клиенток. Мы ведь продолжим заниматься опекой, изучением и наблюдением?
— Это мысль, — сказала Нина Степановна. — Ирина согласится?
— Еще бы.
— Но… — Нина Степановна засмеялась. — В общем-то Вахрушеву повезло, как думаешь?
— Что старушки вернулись к нам?
— Ага. — Она потерла руки. — Он бы долго-долго их содержал.
— Ну да, он думал, мы-то уж точно вычислили и выбрали самый выгодный вариант. Что век их недолог…
— Каждый рассуждает по своему разумению, — кивнула Нина Степановна.
Зоя Павловна никогда не задумывалась, есть ли жизнь после смерти. Но когда вынула из почтового ящика письмо, увидела адрес, написанный рукой матери, она чуть не сползла вниз по стенке, к которой прислонилась. Потом на помощь поспешила спасительная мысль: подкинула истории о том, что приходят письма, посланные даже сто лет назад. На одеревеневших ногах прошла к лифту. Сбросив туфли в прихожей, села на галошницу. Открыла конверт.
«Я не хотела говорить тебе об этом никогда, — читала она строчки, написанные рукой матери. — Хотела, чтобы ты ушла из жизни с мыслью, что вы с Глебом брат и сестра. Но я подумала — не слишком ли чрезмерную напраслину возвожу на себя? Выходит, я была не верна мужу? Ты не дочь собственного отца, если Глеб — твой брат? А если я была верна мужу, то в этом случае твой отец не был верен мне, став отцом Глеба, согрешив с его матерью? Это ломало стройную структуру нашей честной семьи. Поэтому, Зоя, я не прошу у тебя прощения. Но сообщаю: вы с Глебом не брат и сестра. Если тебя это как-то утешит — флаг тебе в руки. Твоя мать. Теперь уже прощай навсегда».
Внезапное раздражение, вспыхнувшее против матери, удивило Зою Павловну. А потом — обрадовало. Не значит ли эта радость, что больше нет внутреннего запрета на любые чувства по отношению к матери? Прежде она могла только любить, верить, почитать ее… И во всем подчиняться.
Она сложила письмо и засунула обратно в конверт. Зоя Павловна не смотрела на штемпель, на дату отправления, на номер почтового отделения. Понятно, мать попросила кого-то опустить письмо в ящик, сказала, когда это сделать. Ее просьбу выполнили.
Сердце билось так медленно, что Зое Павловне казалось, оно вот-вот остановится.
С того дня Зою Павловну все больше томило одиночество. Правда, которую ей открыла мать, заставила увидеть свою жизнь иначе. Но что ей делать с увиденным?
Беспокойство не покидало ее, она чаще отвлекалась, пропускала ошибки в корректуре. Однажды начальница заметила вслух, что с возрастом у человека снижается внимательность.
Зоя Павловна стала вдвое больше времени тратить на корректуру, но вьетнамские печатные строчки теряли свою четкость. Зоя Павловна уволилась из издательства.
Однако что ей делать с собой? Дочь жила своей жизнью, мало понятной для нее. Не таким Зоя Павловна рисовала себе собственное будущее: она бабушка, гуляет с внуками, учит их вьетнамскому языку.
Верно говорят: самое большое испытание для человека — избыток денег и избыток времени. Тем и другим распорядиться трудно. Но возможно.
Однажды позвонила бывшая коллега и спросила, не возьмет ли Зоя вместо нее корректуру книги в одном издательстве.
Издательство оказалось православным, таких книг Зоя Павловна никогда не читала. Но прочла с любопытством. Оказывается, есть еще одна сторона жизни, в которую она до сих пор не вникала. Она быстро сделала работу. Потом ей предложили вычитать газету, наполненную объявлениями, тоже православными. Были там приглашения на экскурсии.
Зоя Павловна решилась и поехала. В автобусе сидели такие же тетеньки, как она. Грамотные, прежде уверенные, но потерявшиеся в нынешней жизни. Вместе они чувствовали себя прежними. А будучи освещенными столь возвышенной темой, считали себя познавшими то, что не дано другим.
Теперь на каждый номер газеты она кидалась, как ястреб на добычу. Она жаждала предложений от жизни. И получала их.
Институт духовной культуры приглашал учиться по воскресеньям. Зоя Павловна выбрала лекции по церковному искусству.
В здании вечерней школы в центре Москвы, недалеко от Елоховской церкви, писала в тетрадке лекции и чувствовала, как все, о чем говорил преподаватель, находит в ней отзыв.
Иногда спрашивала себя — а что сказала бы мать о ее нынешней жизни? Но разве это важно сейчас? — являлась следом другая мысль. Мать оставила ее своими заботами, и она потерялась. Но, похоже, теперь снова обрела опеку.
