Он стонет мне в ухо, продолжая свой грубый ритм, пока я прихожу в себя, мои легкие расширяются с каждым вдохом.
— Хочешь мою сперму, милая? — спрашивает он.
Я стону.
— Да, пожалуйста.
— Мне нравится, когда ты умоляешь, — он выходит из меня, двигаясь вверх по моему телу, пока его колени не упираются по обе стороны от моей груди. — Будь моей хорошей девочкой и высоси её.
Его член покачивается передо мной, блестящий от моих соков и пульсирующий от его потребности в оргазме. Я беру его в руки, чувствуя биение пульса под моими пальцами, и тяну его в рот, издавая стон от вкуса моего оргазма на его коже.
Я провожу языком по головке и расслабляю челюсти, пока он двигает бедрами, его член ударяется о заднюю стенку моего горла. Мои глаза слезятся, но я глубоко дышу через нос, его руки сжимают мои волосы, его голова откинута назад, рот слегка приоткрыт.
Видя его в агонии наслаждения, я ощущаю прилив сил. Я сильно сосу, когда он делает толчки, и задыхаюсь, когда он проталкивается через заднюю стенку моего рта и проникает в мое горло, слюна капает с уголков моих губ и стекает по моему лицу. Мои глаза горят, слезы затуманивают зрение, когда он двигается вперёд бедрами, пока они не оказываются в миллиметрах от моего лица.
— Вот это моя девочка, — воркует он. — Берет мой член в свое горло, как идеальная маленькая шлюха.
Оскорбление врезается в мою грудь, но то, как он это говорит, заставляет меня хотеть быть такой для него. Быть грязной и развратной только для него.
Только и только для него.
Внезапно он выходит из моего рта, и я задыхаюсь, у меня болит челюсть. Он берет себя в руки и поглаживает, его бедра толкаются в кулак. Я наблюдаю за тем, как желание зарождается в моем животе, как напрягается его тело, как вена на нижней стороне его члена физически пульсирует, как толстые нити спермы выстреливают из его головки. Они приземляются, горячие и липкие, на мое лицо, стекают по щеке и падают на грудь.
Он испускает протяжный стон, окрашивая мою кожу своим наслаждением, и вид его удовлетворённого тела надо мной заставляет мои внутренности сжиматься от потребности.
Его грудь поднимается и опускается, когда он переводит дыхание, его ладонь поднимается, чтобы погладить мои волосы и провести по моему лицу, втирая свое семя в мою кожу.
— Так хороша для меня, — хвалит он. — Так абсолютно идеальна.
В моей груди теплеет, удовлетворение окутывает меня, как теплое одеяло в зимнюю ночь. Я прислоняюсь к его прикосновению.
— Джеймс?
— Да, дорогая?
— Я думаю, я люблю тебя.
42. ДЖЕЙМС
Она любит меня. И она — первый человек, не считая моей матери, который когда-либо говорил эти слова.
До сих пор я не понимал, как сильно мне нужно было их услышать. Но вместо того, чтобы сказать их в ответ, я глупо поцеловал ее, подарил ей еду и розы, как будто это могло компенсировать тот факт, что я не мог заставить слова слететь с моих губ. Не то чтобы я не чувствовал их, я чувствовал. Я просто не знаю, как их сказать. И в этом кроется проблема.
Но хотя страх бьется в моей душе, боясь, что она возьмет слова обратно, или подумает, что я использую ее для каких-то других целей, я заталкиваю его глубоко внутрь, потому что то, во что я собираюсь вступить, не имеет ничего общего с любовью.
Я смотрю на трёх мужчин, связанных и с кляпами во рту, прикованных к стенам в подвале «Лагуны». Они голые, их жалкие тела дрожат из-за сырого бетонного пола и холодного кондиционера, который бьет через вентиляцию.
Я иду к ним, стук моих ботинок — единственный звук, кроме их хныканья, и мои пальцы сгибаются в перчатках. Мои глаза смотрят вниз, прочесывая их кожу в поисках мифической метки.
И когда я нахожу ее, я жалею, что никогда не делал этого раньше.
Это именно то, что описал Томми: золотые карманные часы с крокодилом, обвившим циферблат. От одного взгляда на них мне становится плохо. Это кажется личным. Но как это возможно, что кто-то знает? И опять же, как возможно, чтобы это было совпадением?
Близнецы подходят к трём мужчинам, срывают с их голов черные мешки и отрывают пленку с их губ. Их глаза расширяются, когда они видят меня, стоящего посреди комнаты и наблюдающего за ними.
— Привет, мальчики, — я ухмыляюсь. — Прекрасные татуировки. Скажите мне… — я наклоняю голову. — Где вы их сделали?
Никто из них не говорит.
— Ах, — я щелкаю языком. — Играем в молчанку. Понятно, — мои руки лежат на бедрах, и я выдыхаю воздух. — Ну, я надеялся сделать это легким путем, но теперь вижу, что так не пойдёт.
Один из них плюет мне под ноги.
— Пошёл нахуй, Крюк.
Я поднимаю голову к потолку, усмехаясь.
— Так, не нужно быть грубым.
Я вынимаю нож из кармана и верчу его в руке. Повернувшись, я киваю близнецам, которые идут к дальней стене, доставая три ведра.
— Обычно мне нравятся такие перепалки. Но видите ли, я немного обеспокоен, потому что кто-то пытается испортить мое хорошее настроение. И я слышал, что вы, джентльмены, возможно, знаете, кто это?
Ведра звякнули о пол, когда близнецы поставили их по бокам от мужчин.
Я иду вперед, приседаю перед тем, кто плюнул, ярость искажает мои черты в широкую ухмылку.
— Близнецы, — говорю я, не отрывая взгляда от стоящего передо мной мужчины, — не могли бы вы привести мне наших гостей?
— Будет сделано, босс.
Появляется четвертое ведро, изнутри доносятся царапающие звуки и скрип.
— Вы слышите это? — я зажимаю ухо рукой. — Они звучат взволнованно, — потянувшись внутрь ведра, я беру маленького пушистого зверька, его хвост бьется о рукав моего костюма. Я подношу его к лицу и смотрю в его маленькие глазки-бусинки. — Наверное, из-за того, что они голодны, — мой взгляд возвращается к жалкому предателю, прикованному к стене. — В конце концов, крысы всегда знают, когда они на грани смерти.
Я кладу первого грызуна в ведро рядом с мужчиной, затем беру еще одного из корзины и повторяю процесс, пока там не окажется полдюжины, царапающих стенки и пытающихся сбежать.
Появляются близнецы, протягивают мне длинную зажигалку, затем идут вперед, поднимают ведро и переворачивают его вверх дном, пока оно не оказывается на животе мужчины. Они приседают, упираясь предплечьями в бортик, чтобы он оставался на месте.
Мужчина корчится, несомненно, чувствуя, как крысы скользят по его коже.
— Теперь, — говорю я. — Я спрошу еще раз вежливо. Кто сделал вам эту татуировку?
Тело мужчины содрогается, изо рта вырываются жалкие хныканья, но он по-прежнему молчит.
— Очень хорошо. Мне бы хотелось, чтобы вы проявили такую преданность по отношению ко мне, но я все равно уважаю это, — я щелкаю зажигалкой. — Ты знаешь, что происходит, когда ты моришь крысу голодом? — спрашиваю я, улыбаясь жалкому отбросу пространства. — Обычно им не нужно много еды. Но если долго не давать им еды, они становятся довольно прожорливыми.
Первый крик пронзает воздух вскоре после того, как я поднес пламя ко дну ведра, нагревая его снаружи внутрь. Я повышаю голос, чтобы перекричать шум.
— Добавьте немного тепла, и они становятся неистовыми в своем стремлении вырваться, — я усмехаюсь. — Думаю, вы поймете, что они очень любят выживать. Они даже могут грызть плоть… и кишки… и кости.
— Остановись! — кричит он, — Пожалуйста! Боже! Это была ж-женщина!
Я продолжаю нагревать ведро, жажда крови захватывает мой мозг, пока в уголках глаз не появляются красные пятна, а сердце не выкачивает ничего, кроме мести всем, кто осмелится пойти против меня.
— Я уже знаю, что это была женщина, ты, глупец. Скажи мне что-нибудь полезное, прежде чем я позволю им съесть тебя целиком.
Но уже слишком поздно, его глаза закатываются назад, он теряет сознание, пока крысы пируют на его середине.