кретином Паоло у дверей офиса?! Всю Россию пересёк в проклятом вонючем плацкарте?! Зубрил не выговариваемый русский?!
Тут он прервался, взглянул на смартфон, потряс его, потыкал пальцами в экран и прорычал на весь двор моего детства что-то бранное по-итальянски. Я пропустила мимо ушей удивлённое приветствие рядом и пошла к нему. Во рту пересохло, сердце забилось. Надежда и предчувствие счастья обрушились на меня, как лавина из сахарной ваты — так, что стало трудно дышать.
— Лука, это ты?! — спросила я в тот момент, когда парень занёс над головой мобильник и, кажется, собирался швырнуть его оземь.
Он резко обернулся, и я увидела самое красивое на свете лицо молодого мужчины и самую быструю смену эмоций: последнюю каплю гнева смыло волной изумления, и тут же лицо Луки озарилось. Лучезарной улыбкой смело все мои воображаемые щиты, мысли, концепции. Я тоже улыбнулась, ошарашенная. И без прелюдий Лука бросился ко мне. Не спрашивая, как ураган, заключил в объятия, покрыл лоб, щёки, нос поцелуями быстрее, чем я успела подумать хоть что-нибудь.
— Mia cara! Mia dolche Sophie! Bellissima!
Горячее дыхание, тёплые ладони, его губы, вихрь нежности, смятение, счастье! Я была сбита с толку, и с ног. Они стали ватными и едва держали меня. Впрочем, Лука прижимал к себе так крепко, что я бы не упала, даже если б мои ноги совсем отвалились.
— Лука, это ты?.. — шептала я, завороженная, чувствуя губами его гладко выбритую щёку, его подбородок, губы, растворяясь в запахе крепкого тела.
За моей спиной послышался разговор двух женщин:
— Она, что ли? Трофимова младшая? Ай, как он её! Год не было, и с цыганом явилась, ты гля!
Меня окатило реальностью, долгами, угрозами, жарой Новочеркасска, вдруг вспомнился пляж в Сен-Тропе и ужасная итальянка с такой же бесцеремонностью: «Пари! Он на тебя поспорил…» И с этим трезвое до дрожи «Нет, я не могу». Я выставила вперёд руки и отстранила горячего, как чёрный кофе, Луку.
— Постой. Остановись! Стой же! Лука!
Он взглянул на меня непонимающими, блестящими чёрными глазами. Сумасшедший, счастливый, беспечный. Да, для него я по-прежнему часть игры. В груди что-то с болью сжалось. Я с ещё большей решимостью отстранилась и выпалила:
— Так нельзя, Лука! Я не готова! Нельзя, я не могу! Ничего не изменилось! Отпусти меня!
Лука моргнул, не расцепляя рук на моей талии, подумал секунду и спросил:
— Ты здесь живёшь, Боккачина?
— Да. Нет. Да… — запуталась я.
Судя по возгласам у моего подъезда уже собралась целая делегация соседок.
— Но у тебя ключ есть? — спросил Лука.
Я кивнула.
— А у тебя посуда есть? Тарелки, чашки, блюда?
Оторопев от неожиданности вопроса, я снова кивнула.
— Много?
— Да…
И Лука высвободил мою талию, взял меня за руку и со всей серьёзностью заявил:
— Пойдём. Посуда — это хорошо. Разобьёшь всё! Можешь об меня. Покричишь, поругаешься, скажешь, какой я мерзавец! А потом будем целоваться и пить кофе. Я ужасно кофе хочу! Какой подъезд твой? С теми любопытными синьорами или с объявлениями и коротколапой смешной собакой на крыльце?
Глава 37
Лука
Боккачина провела Луку мимо галдящих синьор, выдав несколько раз робкое «Здрвстртэ» и получив ещё более нечленораздельное в ответ.
— Добридень! — озарил всех дам улыбкой Лука, гордый донельзя тем, что тоже говорит по-русски, и прокатил мимо них чемодан. Подхватил его на пороге за ручку и потащил по узким лестничным пролётам на третий этаж.
На соседок всегда лучше оказывать хорошее впечатление — этого не мог не знать итальянец, пол детства проведший на узких улочках старого города. Именно там порой всё решается — со скандалом, с объятиями или с горшками герани на голову, в общем кому как повезёт!
Возле красивой двери Софи остановилась в нерешительности с ключом в руках. Обернулась на незваного гостя.
— Извини, тут не убрано… Я не была здесь почти год.
Итальянец вспомнил, что сказали ему только что две ярко накрашенные синьоры, и подмигнул Боккачине, чтобы ничего не выдумывала:
— Пустяки! Русская пыль от итальянской не отличается!
— Не скажи, — вздохнула она, — у нас степи, ветра и чернозём.
— Хочешь сказать, что за год в твоей спальне проросли помидоры? — изогнул бровь Лука. — Тем более на это стоит посмотреть!
Софи прыснула смущённо и всё-таки открыла дверь. Однако не вошла сразу, застыла на пороге, словно боялась пересечь какую-то запретную черту или даже санктуарий.
В лице русской Бокаччины было всего так много: печаль, любовь и, может быть, даже молитва… Лука постоял рядом из вежливости: кто знает, вдруг у русских так принято? Но Софи сказала по-русски задумчиво и очень грустно:
— Moy dom…
И Лука почему-то понял. Почувствовал хрупкость девушки и распирающее желание защитить её от чего угодно, что бы там ни происходило в жизни Софи. По одному виду её на пороге собственной квартиры было ясно — защищать надо и есть от чего. И это тоже для Луки было новым. До сих пор он видел в женщине развлечение, наслаждение, интерес, любопытство, а теперь накрывшее до основания мышц, пробравшееся в самый костный мозг желание защищать было почти первобытным, будто возникшим из пещер диких неандертальцев, когда нужно было не просто одарить избранницу лаской, но прежде всего накормить мясом убитого мамонта и бросить к ногам шкуру саблезубого тигра, клацнув по камням клыками добычи.
«Жаль, не привёз ей шубу…» — подумал Лука, несмотря на то, что жара к ношению мехов не располагала.
— Я здесь, — твёрдо произнёс он, склонившись над ней и почти коснувшись губами нежного розового ушка. Положил ей руки на плечи, желая поддержать. Вдохнул запах светлых волос, и от одной этой воздушной сладости почувствовал блаженство. Нет, он точно правильно сделал, что приехал! Да, собственно, как могло было иначе?
— Ты тут… — тихо ответила Софи, но при этом почему-то взглянула на него, как на дитя неразумное.
Это Луке очень не понравилось. Отсутствие морозов в
