за этот взгляд в небо! Скажи, что ты там видела? — Лука со всем темпераментом схватил меня за предплечья, обжигая жаром ладоней.
— Я? — Я попыталась вспомнить собор, площадь Сан-Сиро и момент, после которого Паша снова ругал меня за рассеянность и невнимательность, а я смотрела на… — Облако. Облачко, подсвеченное солнцем изнутри. Оно светилось и было в виде ангелочка. Как купидон со стрелой. Мне показалось, что это хороший знак.
Я улыбнулась, будто снова его увидела, хотя над головой Луки простиралось огромное донское небо, с бесконечной синью, пенными мазками облаков и лёгкими оттенками степного вечера на востоке. В томный зной августа ветер откуда-то принёс запахи близкой осени и намёк на прохладу.
— Да, это он и был! — воскликнул Лука, его глаза сияли, как два бриллианта, самые красивые, самые искренние на свете. — Это Бог послал нам купидона, чтобы соединить нас, понимаешь? Просто я был дурак и придумал пари… потому что иначе… Видишь ли, для прагматичного европейца странно делать всё, что я делал: придумывать, ухищряться, сыпать деньгами на всех. Мы так обычно не делаем. Никто не делает! А я хотел, и мне нужен был scusante [39], не знаю, как это по-французски, чтобы никто не сказал, что я сошёл с ума! Но я сошёл с ума! По тебе! И продолжаю сходить! Прости меня, Боккачина, я как опьянел при виде тебя, так и не стал трезвым!
Его губы, его глаза, его руки… Они не врали, я видела это! Ответное волнение накрыло меня, я вся превратилась в одну волну — волну любви к нему, и всё прочее оказалось излишним, мамины комплексы, опасения, условности просто осыпались к неровному асфальту и сорнякам у тротуара, к жирным росткам амброзии и мясистым, закоренелым за лето, покрытым пылью листьям одуванчиков и подорожника.
— Я люблю тебя! — ответила я и нырнула без оглядки в его глаза.
Наши объятия вдруг стали самым естественным из всего, что возможно, а нежность и рвущееся наружу тепло — самым правильным. И моё сердце наполнилось, а губы исчезли во влажном, горячем блаженстве его дыхания.
Он мой сейчас. Я его сейчас! И обо всём другом, "именно сегодня я беспокоиться не буду"! Не могу больше! Не хочу!
В волосах играл шальной казачий ветер, рядом сигналили машины. Кажется, нам? Какая разница?
* * *
Как выяснилось, в суматохе с полицией и «коллекторами» мы забыли чемодан Луки в моей новочеркасской квартире, и потому поехали туда. Я удивилась тому, что у моего иностранца уже загружено в телефон наше приложение такси.
— Я очень быстро адаптируюсь! — сказал Лука. — Ты даже не поверишь, как! — и добавил по-русски ужасно коряво: — Йа льюблу тьеба!
— Кажется, поверю, — счастливо улыбнулась я и вспомнила, как Челентано пел по-итальянски: — Ti amo [40]!
Это привело Луку в такой восторг, что он рассмеялся и закружил меня, подхватив под бёдра. В карусели неба над головой полетел куда-то крошечный белый авиалайнер. Возможно, в Италию? А потом Лука снова поцеловал меня, потому что по-другому теперь уже не получалось.
Когда мы въезжали на такси во двор моего родного дома, Лука взял меня за руку и спросил с пониманием:
— Ты ещё боишься? Я могу сходить один. Где ты живёшь теперь, Боккачина?
— В соседнем большом городе. Друзья пустили пожить в их квартиру.
— Поедем туда? Или хочешь, я сниму гостиницу? Я нашёл через Букинг несколько вполне приличных отелей в Новочеркасске. Как скажешь, так и сделаем, я тогда не буду отпускать такси.
Я взглянула в окно. Солнце в оранжевых разводах за тополями и крышами топилось на западе, как масло на сковородке. Может, от того, что рядом был мужчина, который смог меня защитить, я вдруг задумалась. Меня разобрала досада, что надо снова бежать и прятаться, а ещё меня накрыла зависть к тем, кто без страха и обиняков может зайти в подъезд своего дома, поздороваться с соседями, заглянуть в почтовый ящик, открыть ключом дверь, поставить чайник на газ и просто быть дома. Как бы прекрасно ни было в квартире Вики, там я была в гостях. А здесь на третьем этаже скучал, застыл в небытии мой собственный дом, за который я по-прежнему плачу коммунальные через Интернет.
О, я ненавижу всю эту ситуацию с долгами! Хотя, — вдруг подумалось мне, — возможно, больше не нужно бояться? Если бандиты с битами сидят за решёткой, вдруг другие не придут? Или их гораздо больше?
Я хотела спросить об этом у Луки, а потом передумала, просто призналась:
— Почему-то очень хочется остаться здесь. Ты считаешь, это неправильно? Неоправданный риск?
— Но тебе хочется, — подчеркнул последнее слово Лука.
Я подумала и кивнула:
— Хочется. Это глупо?
— Ты имеешь право на желание, — ответил он, поглаживая пальцем мою ладонь. — На любое чувство и желание у тебя всегда есть право. Они ведь не спрашивают тебя, да? Возникают, и всё.
Я лишь моргнула, мне всегда твердили прямо противоположное: «нельзя, стыдно, неприлично». Но Лука повторил это так уверенно, словно процитировал Конституцию, и внезапно я подумала, что «революционный Париж» может спуститься с баррикад и отпраздновать любовь. В цветах и вальсах, без страха и крови, без колебаний и… без пыли, которую год никто не убирал! Я не хочу устраивать сейчас генеральную уборку, я хочу праздника! Потому что вот он со мной рядом — сияет глазами и излучает радость, я больше не хочу трястись в ожидании гладиаторских боёв.
Лука поцеловал мои пальцы и добавил:
— Я хочу того, что хочешь ты.
И я позволила себе хотеть. Наверное, у Луки такой дар — с ним рядом во мне что-то меняется, становится другим, немножко более… настоящим. Может, потому что любовь?
— Мы заберём вещи и поедем в Ростов. Поговорить и побыть с тобой мне хочется больше, чем других приключений сегодня, — сказала я, поражаясь уверенности собственного голоса.
— Тогда скажи, пожалуйста, таксисту по-русски, чтобы ждал нас.
— Что ты! До Ростова это дорого! — ахнула я.
— А разве я бедный и жадный? — подмигнул мне Лука, выражением лица напомнив папу. Надеюсь, он не в кредит прилетел в Россию! С некоторых
