Мы поднялись наверх, Лука захватил свой чемодан, а я сгребла в огромный пакет кучу бумаг из папиного бюро в надежде разобраться с ними в более спокойной обстановке, достала газеты, счета и корреспонденцию из почтового ящика, и соседка с первого, Клавдия Васильевна сгрузила мне ещё, объяснив, что когда из нашего ящика стало всё сыпаться на пол, она взяла на себя обязательство собирать лишнее и складывать, потому что «точно знала, что мы вернёмся», и что «ходили тут всякие подозрительные, выспрашивали, а она никому ничего не сказала, потому что не знала, но если б и знала, где мы, всё равно б никому…»
Глава 42
Напоминание о «всяких подозрительных» вновь вызвало холодок по плечам. Я отчиталась в сообщении о своих «коллекторских» приключениях Штольцу, попросила позвонить, когда сможет. А потом всю дорогу в Ростов мы говорили с Лукой о пустяках, о таких важных и приятных мелочах из жизни друг друга:
— Твой любимый фильм? Кем работает твоя мама? У тебя большая семья? Что ты любишь?
Это было удивительно — любить человека и ничего не знать о нём!
Оказывается, врут, когда говорят, что для отношений важны схожие вкусы или подобные социальные слои. Лука живёт в особняке семнадцатого века, а я… почти бомж. Его мама — активный руководитель и эксперт по искусству, моя — не нашедшая себя домохозяйка. Его семья огромна, а нас двое, хоть и кажется, что я одна.
Но это было не важно, любовью дышалось, она чувствовалась вне зависимости от того, что Лука отвечал. Даже если бы он любил страшный трэш-металл или занудливые философские фильмы, чувство в моей груди не было бы иным. Мы держались за руки, и оно распускалось, словно там, под трикотажной футболкой, под рёбрами и кожей, цвёл тюльпан. Большой, красный и очень тёплый. От которого хорошо.
* * *
Однако при въезде в Ростов я почувствовала нарастающее волнение, потому что знала: «это» случится сегодня! Но как это будет? Лука, возможно, влюбится сильнее, а возможно, разочаруется, ведь Паша говорил, что я бесчувственная. Может быть, я на самом деле такая? Сейчас я вся была наполнена волнами живого электричества, а мне в голову лезли глупости: о том, что наверняка моему итальянцу есть с кем сравнить, и вряд ли сравнение будет в мою пользу; что он темпераментный и страстный, — видно же, а я не умею правильно заниматься «этим», и хотя Лука не первый мой мужчина, я до сих пор не знаю, как выражать свои чувства, чтобы в постели быть не скованной, и как дать себе волю, но не быть вульгарной… Жаль, что этому не учат!
Пожалуй, теперь я боялась даже больше, чем в полиции, когда выяснилось, что я «в розыске». К счастью, там объяснить, почему я не в Москве, оказалось легко — подтверждение «другой личной жизни» стояло рядом. К тем вопросам я была готова, а вот к тому, что должно было случиться, — совсем нет…
Когда мы зашли в квартиру на Нансена, пытаясь оттянуть неизбежное, я спохватилась:
— Ой, Лука, ты кофе хотел! А у меня нет ни грамма! Ты располагайся пока или прими душ с дороги. У нас, к счастью, воду включили вчера…
Лука присвистнул:
— В смысле включили? У вас выключают, если плохо себя вели? А если исправились, включают обратно?
— Нет, — нервно хмыкнула я. — Просто летом всегда бывает профилактика, а теперь она закончилась.
— Загадочная страна. — Лука осмотрелся в уютном Викином коридоре, расстегнул ещё одну пуговку на рубашке. — Обещали морозы, а так жарко.
У меня перехватило дыхание, в животе погорячело, и я выпалила:
— Угу, Россия такая Россия. Ну ладно, я сбегаю быстро за кофе, тут супермаркет через двор, а ты пока отдохни.
— Пойдём вместе? — предложил он, не собираясь меня отпускать — как чувствовал, что я сбегаю.
Пришлось согласиться. Лука взял меня за руку, и мы пошли, как обычные влюблённые, правда, к удивлению бабушек и мамочек во дворе, говоря по-французски.
В сетевом продуктовом магазине я поздоровалась с продавцами, и Лука поздоровался, улыбнувшись, как звезда. Девушки и женщины всех возрастов оборачивались ему вслед, потому что он был красив, как романтический герой, даже шишка на лбу под смоляными кудрями его украшала, а внешность издалека кричала о том, что он иностранец.
К счастью, в отличие от киношных мачо, Лука смотрел только на меня, а ещё на полки с продуктами, с любопытством ребёнка расспрашивая:
— А это что? Так много молочных продуктов, и я не понимаю, что тут! Ужасно неудобно, но интересно! Вот это, к примеру, что? Сливки?
— Сметана.
— Светлана? О, я слышал в поезде. Там проводник была Светлана! Это, наверное, что-то для женщин? — крутил в руках пластиковую баночку Лука.
— Нет, — хихикала я. — Это типа вашего йогурта, только с кислинкой. А вот, видишь, творог? Он как ваша рикотта.
— Творог. Звучит сурово, как имя скандинавского бога, — изогнул с удивлением бровь Лука, перевёл взгляд дальше и обрадовался: — О, мамма мия, хлебный сок? Я такой пил уже! На пиво похож, на сладкое пиво!
— Это не сок. Называется «квас», — засмеялась я.
— Ну, из хлеба же! Значит, сок! Гадость ужасная, газированная… Гляди-ка, рыбьи яйца! Это рыбьи яйца? — глазел Лука на следующую полку в холодильнике.
— Мы говорим «икра».
— Нет, икра только чёрная, а это рыбьи яйца, — заявил мой итальянец, — уж поверь мне, я разбираюсь, у меня собственное кафе, и я сам закупаю туда продукты.
— Не поверю. Тут я куда больший эксперт, — с хитрым видом парировала я. — Это Россия, ты забыл? И я бы сказала тебе, из кого икра, но хоть убей сейчас не вспомню, как все эти виды рыб называются по-французски.
— Я по-французски все равно их тоже не знаю. Говори по-русски.
— Щучья, — показала я на маленькую баночку.
Глаза моего итальянца округлились.
— Как-как?! Тшрутшыа? — повторил он.
— Щу-у-чья.
Мы заливались смехом над бедной жестяной баночкой
