Его руки словно говорили: «Мне можно доверять».
Я немного осмелела, обвила руками его шею. Лука заключил меня в кольцо своих рук. Наклонился глубже, и я, будто тряпичная игрушка, набитая рисовыми шариками, перетекла за ним. Мы раскачивались вместе, голова моя кружилась, но уже не от страха, а от общей эйфории, в которую он, как волшебник, ввёл меня, зачаровав простыми движениями и тихой музыкой из мобильника.
Мы танцевали. Лука развернулся, я шагнула в сторону, лёгкий рывок, и я опять в кольце его рук и тепла, но теперь спиной к нему. Почувствовала учащённое дыхание в затылок, новую волну и разворот. Лицом к лицу, близко-близко, его бедро меж моих бёдер, как тогда в Сен-Тропе.
В ритме музыки и выдуманном им самим рисунке танца Лука снова отступил, отдалившись от меня на расстояние вытянутых рук. Я потянулась к нему сама, пусть через поворот, но хотелось опять попасть вплотную к его благостному теплу. И, как отличница, я тщательно выполняла указания: следовать за направлением, которое он придаёт мне, — в этом оказалось удовольствие. Тем временем в самом низу моего живота пульсировало и разгоралось пламя, в ногах и бёдрах скапливалась медовая тяжесть.
Лука обошёл вокруг меня, будто не подпуская к себе, а потом с последним аккордом вдруг притянул, и я обняла его сама, мягкая, как масло, и совершенно расслабленная. И мы замерли под биение сердец и мерный стук кварцевых часов на стене.
И было так хорошо, что я засмеялась. Лука поцеловал меня в висок и прижал к себе. В молчании застыло блаженство.
А потом волна нежности выплеснулась из нас наружу, и пальцы сами гладили, касаясь с трепетом друг друга; губы сами целовали; глаза ласкали взглядами и прятались под тяжестью набухших томной негой век. Запахи смешивались, волосы сплетались, одежда упала к ногам. И какая-то другая мелодия уже лилась из мобильника, разбавленная невольными стонами и словами на разных языках. А кухня во французском стиле и в густом аромате кофе закружилась под нарастающий темп музыки, в ритме горячих тел, в разделённых на двоих каплях пота, в солоновато-сладком вкусе и в безудержном слиянии силы и мягкости. И, казалось, что до сих пор длится танец, только другой — тоже нежный, но первобытный, ритуал, стирающий неправильное и рождающее из двоих одно… До судорожного вскрика и полного расслабления с тихим смехом счастья. Моим.
— Ты невероятно чувственная, мой ангел, — выдохнул горячий, как полуденное солнце, Лука.
Он приподнял меня со сбившей клетчатой скатерти на столе, прижал к себе и унёс в спальню.
О кофе и ужине мы вспомнили только утром… А о том, что воскресенье заканчивается — вечером, снова в постели, потревоженные внезапным звонком.
— София, почему вы не позвонили мне сразу сами? — заявил недовольно Штольц. — Ваше дело приняло неожиданный поворот. Я вылетаю в Ростов. Ждите.
Глава 43
Ждать Штольца? Ого! А что собственно, за повороты?! — очнулась я от сладостного сна в играх тела. Однако моему удивлению не дано было закончиться на этом. Практически сразу после Штольца позвонила мама и закричала истерически:
— Соня! Соня! Ты жива? Что они с тобой сделали? Что с тобой?!
Я опешила, не понимая, откуда она взяла этот номер телефона.
— Да, мама, успокойся, я в порядке: жива, цела, здорова. Не волнуйся!
Громко выдохнув, мама заговорила обиженно и тревожно:
— Тогда тебе должно быть стыдно: я тут переживаю, где ты, как ты, а ты отключила телефон и исчезла! Ни одна нормальная дочь так бы не сделала! Бессовестная эгоистка ты, вот ты кто!
Меня затрясло. А голый, горячий Лука обнял меня, забрав под мышку, и поцеловал в висок. Сразу стало немного легче, словно на противоположную чашу весов, накренившихся под тяжестью колючей проволоки, опустили мешочек любимых конфет. Как удивительно он меня чувствует! И я ответила в трубку:
— Мама, ты сама вынудила меня, заперев в той комнате и поставив ультиматум.
— Ты такая упрямая!
— Я взрослый человек, мама. И я люблю тебя, но я взрослая, и у меня есть право выбирать, как жить и кого любить.
— Вот ты как заговорила! Не понимаю, откуда это в тебе, Соня?! Была же нормальной… — Мама напряжённо замолчала и вдруг догадалась: — Он рядом, тот итальянец?
— Лука? — я закусила губу, признаваться не хотелось, будто стоит сказать о нём и сразу случится что-то плохое. Нет, я не стану говорить о любимом ей — той, которая выбрала вместо меня Пашу!
Но долго думать мой любимый не дал. С самой лучезарной улыбкой, хоть её и не было видно, он произнёс в телефон, переключив его на громкую связь и накрыв мою ледяную руку своей горячей:
— Добридень, синьора! Йа Лука Дельмаре. Йа лублу Софи!
— О, Боже… — сдавленно выдала мама, и немного опомнившись, добавила: — То есть простите… Здравствуйте, Лука! Хорошо, что любите, надеюсь, что не обидите — она у меня единственная! И, Лука, послушайте, может, вы образумите мою дочь и скажете, чтобы она уезжала подальше от Новочеркасска, что там опасно? Она упрямится и не хочет слушать, а мне рассказали про полицию и про то, что вчера произошло, так что если Соня совершенно сошла с ума и лезет на рожон, хоть вы отговорите её, прошу вас! Увезите её куда-нибудь, а лучше скажите, чтобы послушала меня, ведь она совершенно не приспособлена к трудностям! Надеюсь, вы разумный человек и поймёте.
О, мама! — мысленно простонала я, зная, что говорить ничего не стоит — она меня не услышит, кажется, никогда!
Не ожидая длинной и не понятной тирады в ответ, Лука удивлённо посмотрел на меня, но не растерялся и сказал:
— Йа не гаварю парусски. Новочеркасск харашо! — и у меня спросил на французском: — Твоя мама волнуется, да? Правильно, что волнуется, хорошая мама! Скажи, что я её уважаю, целую её руки и сердце, и очень хочу видеть, а тебя никому не позволю обидеть.
— Что он говорит? — на том конце связи проистерила мама, не услышав должного «ку» и трепета. — Что же хорошего в Новочеркасске, если там коллекторы с битами?! Соня! Соня!
