превратились в лохмотья, потому что когда на другом конце зала со звоном бьется посуда, что случается довольно часто, я подпрыгиваю так, что едва не роняю стул.
Съежившись, мелкими глотками заливаю в себя горячий кофе, желая поскорее скрыться в аудитории. Увы, ретироваться первой не успеваю, и опередившая меня Лена со своей свитой дефилирует мимо моего стол. Сама она не удостаивает меня взглядом, но вот остальные… Каждая из девушек, идущая за ней следом, смотрит на меня осуждающе. Даже Рита, с которой мы так сдружились, лишь слабо кивает мне в знак приветствия и сразу же отворачивается.
Я смотрю на вполовину съеденный круассан и трясущейся рукой отодвигаю от себя тарелку. Глаза зудят. Она и им рассказала? На следующий же день? Для чего? Чтобы сделать мое пребывание в университете невыносимым?
Следующую пару я высиживаю с трудом и по окончанию набираю Борису. Сейчас он единственный человек, способный меня поддержать. Больше попросту некому.
— Малыш, если не срочно, я перезвоню позже, — раздается в трубке.
Заверив, что в моем звонке нет ничего срочного, я запихиваю телефон в сумку и бреду в туалет. Сейчас мне как никогда необходимо место, где я могу почувствовать себя защищенной. Самое подходящее — туалетная кабинка. Там, по крайней мере, есть дверь, запирающаяся на замок, и осуждающие взгляды не смогу туда проникнуть.
Я сижу на опущенной крышке унитаза до тех пор, пока голоса в коридоре не стихают. Выскользнув из туалета, быстрым шагом иду в аудиторию, молясь, чтобы Герман Евгеньевич, как и обычно, впал в рассуждения о проблемах мировой экономики и на время забыл о собственном предмете. Но не успеваю постучаться, как в сумке громко трезвонит телефон. Решив, что это перезванивает Борис, я спешно прикладываю его к уху и глухо бормочу:
— Извини, сейчас не могу. Опаздываю на лекцию.
Но в динамике, на удивление, звучит голос мамы, который мне не сразу удается узнать. Уж слишком он напряженный.
— Рада, что ты, по крайней мере, не бросила учебу, Сона.
Дурное предчувствие захватывает каждую клеточку тела так стремительно, что телефон едва не выпадает из моих похолодевших пальцев. Мама никогда не начинает разговор так. Сначала всегда здоровается и называет меня «доченькой».
— Ты о чем, мам? — выговариваю я еле слышно.
— Это правда, что моя единственная девятнадцатилетняя дочь спит с сорокалетним мужчиной? — дрожащим голосом выплевывает она. — Это правда, что ты спишь с отцом Лены в обмен на машину с личным водителем и украшения?
Невидимая рука сдавливает мое горло, перекрывая возможность дышать. Что? Как такое… Это же ложь… Наглая ложь! Кто такого наговорил моей маме?
— Это вранье… — хриплю я, машинально пятясь к стене в поисках опоры. — Я никогда не спала и не стану спать с мужчиной за деньги. Борис — это совершенно другое… Я хотела тебе рассказать, просто не знала, как. Я его люблю.
—То есть, ты действительно с ним спишь? — голос мамы обрывается со сдавленным звуком, похожим на всхлипывание. — С отцом твоей подруги? Здорово, Сона. Годы моего воспитания прошли даром.
Надавив кулаком на переносицу в попытке сдержать вытекающие слезы, я отчаянно мотаю головой.
— При чем тут воспитание, мам? Я в него влюбилась. Так бывает... И я совсем этого не хотела и сопротивлялась. Просто это оказалось выше меня.
— Мне было очень сложно отпускать тебя в Москву, — будто не слыша меня, продолжает мама. — Особенно после того, как чуть тебя не потеряла в детстве. С трудом убедила себя, что не имею права мешать твоему будущему. Знаешь, как мне было сложно? А потом случилась эта авария. У меня сердце чуть не разорвалось, когда мне сообщили, что ты находишься в реанимации. Я и тогда смолчала… Собрала волю в кулак, сказала себе, что ты взрослая, и я должна тебе доверять. Но теперь я говорю тебе другое: ты либо сегодня же собираешь свои вещи и возвращаешься домой, либо у меня больше нет дочери.
И пока я ловлю ртом воздух в попытке справиться с очередным сокрушительным ударом, в трубке раздаются короткие гудки.
В висках гудит сильнее, чем после разговора с Леной. Тяжесть происходящего обрушивается на меня с новой силой. Я смотрю на дверь аудитории невидящим взглядом, а потом разворачиваюсь и чуть ли не бегу на улицу, едва сдерживая подступающие слезы.
Меня колотит с такой силой, что зуб не попадает на зуб. От обиды, от унижения, от страха, от злости. Виктория Константиновна преподнесла моей маме все в таком свете, будто я проститутка, которая спит с Борисом за деньги и украшения? Или Лена? Я уже ничему не удивлюсь. Что я сделала плохого этим людям? За что они так со мной? Никто из них не имел права звонить моей матери и рассказывать о нашей связи с Борисом. Это должна была сделать я сама.
Опускаюсь на лавочку возле университета. Голова кружится от нехватки кислорода, перед глазами все расплывается от слез. Не знаю, сколько так сижу, но в чувство приводит телефон, который начинает издавать вибрацию в руке. Собрав ладонью влагу со щеки, я нажимаю зеленую кнопку и отвечаю Борису.
— Да, — пытаюсь, чтобы мой голос звучал ровнее, но эмоции сейчас на пределе. — Борис… — громко всхлипываю, потому что опять вспоминаю мамины слова и ультиматум. Как будто пощечину от нее получила.
— Что случилось? — доносится его строгий голос, когда я пытаюсь взять себя в руки и говорить нормально. — Ты где?
— Я в университете. То есть, рядом с ним, — бросаю взгляд на толпу молодежи, которая кучкуется возле здания и, как мне кажется, смотрит на меня с осуждением. — Сижу на лавочке.
С языка хочет сорваться просьба, чтобы он забрал меня, но Борис опережает:
— Сейчас буду, — завершает разговор.
Мое дыхание обрывается по новой, когда я вижу знакомую машину. Поднимаю сумку с колен и направляюсь к Борису, тяну на себя ручку и оказываюсь в салоне, где все пропитано любимым запахом. После тех слов, которые я сегодня услышала, мать никогда не одобрит мой выбор, что бы я не сказала и не сделала.
Борис фиксирует на мне взгляд, обводит лицо и задерживает его на ладонях, которыми я стискиваю лямки сумки.
— Маме узнала о наших отношениях… — тихо начинаю я, чувствуя, как глаза снова режет от слез. — Она думает, что я с тобой из-за денег... Настаивала,
