ребенка у родителей. За слово мне платили двадцать пять центов, так что за страницу выходило семьдесят пять гульденов. Я могла с легкостью бросить учебу и до конца жизни зарабатывать приличные деньги в качестве переводчика с сомалийского языка, но подобная мысль никогда не приходила мне в голову.
Я беспокоилась о Хавейе. Пока я в Лейдене сидела над учебниками с раскрытым словарем в руке, она, казалось, разваливалась на части. Она могла быть очаровательной, но перепады в ее настроении стали гораздо более резкими, из-за чего сестра производила впечатление человека жесткого и злого, многие ее боялись.
Поначалу чувство вины, которое Хавейя испытывала из-за сделанного аборта, казалось мне естественным. Сестра сказала мне, что Аллах никогда не простит ее за то, что она даже не единожды, а дважды совершила убийство. Как-то раз мы собрались вместе погулять, и она покрыла голову платком, сказав мне: «Мне надо осторожно себя вести в этой стране. Это страна безбожников. Она превратит нас в неверующих».
Я сказала: «Хавейя, ты ведь раньше никогда не была религиозной», на что сестра мне ответила: «Это правда, но теперь мне нужно стать религиозной, иначе я могу совсем потерять свою веру».
Хавейя думала, что попадет в ад. Возможно, разница между тем, что она видела, и тем, во что она считала себя обязанной верить, была настолько велика, что она не могла этого вынести. Возможно, она не представляла, что ей делать со свободой личности. А возможно, ее поведение было реакцией на аборт. Сначала я не могла понять, что происходит; я думала, что это, должно быть, просто какая-то фаза, которая со временем пройдет.
Хавейя стала молиться каждый день. Ее интересовали ответы на те же вопросы, что и меня: почему в Голландии были созданы прекрасные условия жизни для населения, а в мусульманских странах, которые мы видели, нет? Но Хавейя ответила на эти вопросы погружением в религию. Она начала читать труды Хасана Аль-Банны и Сайида Кутуба, исламских мыслителей, которыми я зачитывалась в Найроби. В отличие от меня, Хавейя никогда не состояла в Братстве, никогда не видела горестей, с которыми мне приходилось сталкиваться каждый день. Ответы на свои вопросы она искала в Коране.
У меня же чтение Корана вызывало лишь новые вопросы. Как-то раз я сказала ей: «Не думаю, что ты найдешь здесь ответы на свои вопросы». Она взвилась: «Хочешь сказать, у Аллаха нет ответов, а у тебя есть?» Я растерялась. Я ни в коем случае не пыталась бросить вызов Аллаху. Я не могла такого сделать.
Я сказала ей:
– Посмотри на Голландию: страна не совершенна, и голландцы часто на многое жалуются, но здесь царят порядок, гуманность и благополучие, все выглядят вполне себе счастливыми. А мы из мусульманских стран приезжаем в такие страны, как Голландия, в огромных количествах, так что нужно признать, что, видимо, что-то они делают правильно. А если ты хочешь делать все, как велит Аллах, то посмотри, что творится в Иране. Ты бы хотела там жить?
– В Иране шииты, – ответила Хавейя.
– То есть ты бы предпочла Саудовскую Аравию? – спросила я, а затем добавила: – Возможно, в Коране содержится Божья правда, как в духовном руководстве, но в том, что касается формирования правительства, по моему мнению, явно преуспели теории западных безбожников.
В ответ Хавейя заявила, что я стала кафиром. Началось все с языка и одежды, а теперь уже поражен и мой мозг. Я стала предательницей. Из-за ее слов я почувствовала острую вину за то, что забросила молитвы и забыла о покорности Аллаху. Хавейе эти западные воззрения казались вирусом, который медленно уничтожает мои моральные ценности.
Но чем больше западных книг я читала, тем больше мне хотелось в них погружаться. Чем больше я узнавала о правительстве, о развитии индивидуальности, о таких системах мышления, как социальная демократия или либерализм, одна из которых являлась порождением другой, тем больше меня устраивал такой порядок вещей. Концепция индивидуального выбора улучшала жизнь людей так же явно, как и равенство мужчин и женщин. Я была очарована идеей, что все на свете нужно подвергать сомнению, что можно строить свои собственные теории.
Я знала и о недостатках такой свободы. Я чувствовала себя одиноко, а временами даже ощущала пустоту человеческой жизни. Было утомительно искать все самой, вместо того чтобы положиться на удобные и ясные выдержки из доктрины, а также на тщательно детализированные правила. Временами меня даже пугала безграничная свобода, царившая в Голландии.
Так что я понимала, почему Хавейя бросилась в религию с головой. Но меня радовала жизнь на Западе. Здесь я могла утолить свое любопытство. Если меня что-то интересовало, я могла это испытать и приобрести ценный жизненный опыт. Я могла делать свои собственные выводы.
Хавейе нравились голландская практичность и то, что здесь ей не нужно давать взятки. Она очень радовалась возможности говорить «нет»: «Нет, спасибо, я не приду», «Нет, сегодня вечером меня не будет». Она любила повторять: «Это единственное, что тут есть хорошего. Открытые и честные люди».
Но жила сестра в основном на пособие. Здоровье у нее было неважное. Кроме того, Хавейя не могла соблюдать дисциплину.
Моей сестре подчас хотелось абсолютно противоположных вещей: быть правильной, практикующей мусульманкой и диктором новостей на CNN, но она не могла заставить себя даже просто встать с кровати. Иногда Хавейя месяцами не стирала одежду и не мыла посуду. Она то полнела, то ужасно худела. На то, чтобы принять душ, у нее уходила вся отведенная на день энергия. Иногда она по три дня лежала в постели, не вставая. Потом вдруг наступал яркий период, длящийся несколько месяцев, во время которых она могла быть щедрой, интересной, могла рассказать целую кучу забавных историй. У нее хватало энергии, чтобы ходить на занятия, где она неизменно производила на своих преподавателей самое благоприятное впечатление. Но столь же неожиданно она могла стать грубой, жесткой, вульгарной, впасть снова в апатию, сменяемую краткими всплесками плача.
В первые месяцы 1996 года Хавейя начала просить, чтобы зеркало развернули к стене. Я спрашивала, зачем ей это нужно, и она отвечала: «Когда оно стоит ко мне лицом, я вижу в нем странные вещи». Тогда я кричала на нее: «Не сходи с ума, возьми себя в руки», но она начала спать с включенным светом. Она звонила мне и просила приехать повидаться с ней, говорила, что я ей очень нужна, прямо сейчас, но когда я приезжала, потратив на дорогу несколько часов, она не пускала меня к себе и говорила: «Я
