не могу сейчас выносить даже твое общество, так что уходи».
Я не жила в Лейдене отшельницей. Регулярно виделась со своими друзьями из Эде и постепенно заводила новых. Геске, как и я, была первокурсницей, изучавшей политологию, жизнерадостной и энергичной девушкой. Она водила меня в кино и в студенческие кафе, где атмосфера была более расслабленной, чем в Эде. Несмотря на толчею и сигаретный дым, теперь, когда я уже могла понимать людей, мне нравились такие заведения гораздо больше. Люди сидели снаружи, ели и слушали музыку.
То, что я не пила спиртные напитки, стало у нас чем-то вроде старой, испытанной шутки. Когда же я выпила в первый раз, у меня закружилась голова, а комната начала раскачиваться. Удара молнией не последовало, но было уже слишком поздно, чтобы на велосипеде возвращаться в дом Шанталь, и мне пришлось остаться ночевать у другой своей подруги – Эвелин. Когда на следующее утро я проснулась, то почувствовала, что сделала последний ужасный шаг и перешагнула ту черту, которая отделяет компромиссы от прямого нарушения законов Аллаха.
Мне казалось, что Шанталь не одобряет, когда я возвращаюсь в ее дом поздно, и мне было неловко приглашать туда своих друзей. Геске, тем временем, жила с шестнадцатью другими студентами в огромном, старом и обшарпанном доме, фасад которого выходил на канал; и она всегда рассказывала, как весело им там живется. Когда в ее студенческом доме освободилась комната, Геске предложила мне подать заявку на вселение. Она сказала мне, что я никогда не смогу постичь Голландию, не пожив настоящей студенческой жизнью.
Процедура отбора жильцов была довольно долгой. Все жильцы дома собирались, чтобы побеседовать с кандидатами за бутылочкой вина. Нас спрашивали, какая музыка нам нравится, что мы обычно делаем на каникулах, чем мы увлекаемся, какими подработками занимаемся в свободное время. Я сказала, что люблю читать, а на каникулах никогда не была. Все ребята были совсем молодые, они были белыми и большую часть своей жизни прожили в одном доме. Когда я озвучила список стран, в которых жила раньше – Сомали, Саудовская Аравия, Эфиопия, Кения, – у них глаза полезли на лоб. Когда же я сказала, что занимаюсь устными переводами, один мальчик произнес: «Ух ты, так ты, наверное, очень хорошо зарабатываешь». Я подтвердила, что так оно и есть.
Геске ужасно боялась, что ее соседи сочтут меня скучной или странной – или того хуже, старой, – но обработала их так, что меня все равно приняли. Я переехала в крошечную комнатку голландского студенческого дома, который мне приходилось делить с парнями, где был алкоголь, а возможно и наркотики. Я призвала себе на помощь все свое мужество.
Я переехала в дом Геске в марте 1996 года. До того как улечься там в первую ночь спать, я сумела перетащить все свои вещи, кроме подаренного Шанталь стола. Он был большой, старый и красивый – и не пролезал в дверь. Так что на следующее утро я встала пораньше, чтобы, вооружившись отверткой, попытаться разобрать его. Пока все уходили на занятия, я сидела под столом в своей желтой пижаме. Один из парней, его звали Марко, сунул под стол голову и, прежде чем уйти из дома, представился мне.
В обеденный перерыв, когда Марко появился вновь, я все еще сидела там и все еще была в пижаме. За прошедшее время я успела выполнить три телефонных перевода, но он, разумеется, не знал об этом. Он сказал: «Не может быть! Это просто невероятно! Вылезай оттуда!» – и аккуратно разобрал весь стол за пятнадцать минут. Потом перетащил его в мою комнату, собрал заново и полюбовался моим компьютером. У меня вновь зазвонил телефон, и мне пришлось заняться переводом.
Прежде чем уйти, Марко пригласил меня поужинать с ним этим вечером на кухне. Он объяснил, что живущие здесь часто ходят за покупками, а затем вместе готовят, чтобы тратить поменьше денег. «Наконец-то здесь появился кто-то интересный, – сказал он с улыбкой. – А то я уже начал уставать от этих восемнадцатилетних всезнаек».
Марко был на год старше меня и работал обозревателем в одном из научных журналов. Сюда он вселился, будучи студентом биологического факультета; окончив его и найдя себе работу, он остался жить здесь. В Лейдене снимать жилье было очень дорого. Марко, как и многие голландцы, обожал путешествовать. Все свободные деньги он тратил на долгие путешествия в экзотические места типа Египта или Сирии. Мы завели привычку ужинать вместе несколько раз в неделю.
Я продолжала работать, но теперь это занятие стало более веселым, потому что меня окружала молодежь. Хотя я все равно знала, что кажусь им странной. Я выходила из своей комнаты и рассказывала остальным, что только что переводила: объявляла кому-то, что у него обнаружили ВИЧ, давала консультацию избитой женщине, – и мои соседи зачарованно слушали меня. Для них жизнь, с которой я сталкивалась по работе, была явлением с другой планеты. Практически все мои соседи по дому выросли в том же городе, что и их дедушки-бабушки, а некоторые даже – в том же самом доме. Им практически не довелось столкнуться с неприятной стороной окружающего мира.
Что еще поражало меня в этих ребятишках: что бы они ни делали, во всем чувствовалось проявление их личности – в том, что им нравилось, в выражении собственного стиля. С этим мне никогда не приходилось сталкиваться в Африке. В моем детстве свое «я» полагалось игнорировать. Ты притворялся послушным, хорошим и религиозным, чтобы заслужить одобрение других; проявлять себя как личность было не принято. Здесь же люди стремились к тому, что им нравилось, просто потому, что им этого хотелось.
Марко был красивый, со светло-каштановыми волосами и большими невинными голубыми глазами; в уголках его рта всегда пряталась улыбка. Мы нравились друг другу – и не только в дружеском смысле, – но ни один из нас не позволял себе сделать первый шаг.
Одним летним днем ко мне приехала моя подруга Тамара; с ней была ее мать, которая прилетела погостить из Канады. Погода стояла на удивление замечательная, и я пригласила их наверх, на террасу крыши нашего студенческого дома, чтобы поесть на свежем воздухе. По совершенной случайности у Марко тоже гостил приятель, и ему тоже пришло в голову устроить на крыше пикник. (Такие пикники, строго говоря, были запрещены, но мы не стали обращать на этот запрет никакого внимания.)
В конечном счете, этот спонтанный частный банкет стал совместным. Чем позднее становилось, тем ближе были мы с Марко. Наше влечение друг к другу, месяцами существовавшее в латентной форме, выплеснулось и выпустило в атмосферу
