— Я не понимаю, с чем мне предполагается разбираться, — честно призналась я. — Ведь "to make out" — значит "разбираться"?
Бориска аж затрясся от хохота.
— Это значит "целоваться", ты что — серьёзно не знала? Какой из тебя репетитор иностранных языков — тебе работать-то нельзя в англоязычных странах! Разве что бессловесно мыть унитазы!
Круто оконфузилась… Я была поражена:
— А такой есть фразеологизм? Разве целоваться — это не "to kiss"?
— Так уже никто не говорит! Глупчиха! Короче. Делай, что велено: оставайтесь здесь с папой и целуйтесь на здоровье — но под шумок выясни во всех подробностях: что у него с той бабой с тараканами в сумке? Потом доложишь мне, и я решу, как действовать дальше.
— Нет, — отказалась я. — Я не позволю несовершеннолетнему регулировать свою личную жизнь.
— Почему нет? Ведь ты такая глупая. Я же позволяю тренеру в додзё учить меня, потому что он лучше знает… И ты должна оставить ненужную гордость и слушаться тех, кто умнее тебя. Так тренер всегда говорит. Это восточная философия. Кто умнее — тех полагается слушать с благодарностью.
— Знаешь, что, Бориска… Раз ты категорически не хочешь мне верить — придётся всё-таки поговорить с твоим папой. Может быть, он сумеет тебя убедить, что я и твоя мать — два совершенно разных человека.
— Подожди. Сядь, — вдруг остановил меня мальчик. Я послушно села. Бориска уселся напротив меня и уставился мне в глаза своим взглядом юного барса. Ромбики не царапали; они передвигались по моему лицу, рассматривая, исследуя.
— It won't work like that. You were the one who came for help to Sherman Oaks*, - выражение лица Бориски не изменилось, только нетерпеливо шевельнулись брови в виде знаков корня. Под этими корнями были ромбики, в ромбиках — кружочки. Нули. Сколько там будет корень из нуля, попыталась вспомнить я. Да будет ли что-нибудь? Число в степени ноль — единица, это я помнила с тех самых счастливых школьных лет. Но корень из нуля? Это что вообще? Делить на ноль вроде бы нельзя. Может, и корень из него не производится? Или правильно говорить «не выводится»? Выводятся цыплята. Или новые породы кошек. Интересно, кто вывел этого мальчика?
Всякая чушь лезет в голову.
— Если ты хоть словом выдашь меня папе — тебе несдобровать. Ты поняла?
Какое старое слово. "Несдобровать". Не могу вспомнить, когда слышала его в последний раз.
— За что мне это?! — не сдержавшись, пожаловалась я. И получила спокойный ответ:
— Ты знаешь, за что.
*Так дело не пойдёт. Ты же сама пришла за помощью в Шерман Оукс (англ.).
Глава 8. Выпущенная на волю — к мужчине с прошлым
Это был первый раз, когда я занималась с Аскольдом любовью в его доме на Дель Гадо Драйв. Отвезя Бориску с вещами к Вадиминьке, Есин забрал меня на остановке около галереи Шерман Оукс, — и мы, как первокурсники, родители которых уехали на дачу, немедленно уединились в спальне.
Всё опять стало казаться несущественным: прошлое Аскольда (темна водица во облацех!); женщина с тараканами в сумке; тот, кто этих тараканов ей туда вытряс… Мы самозабвенно и страстно льнули друг к другу: я — измученная многолетним одиночеством и тоской, Есин — как… любой мужчина, у которого появился шанс попробовать в постели "новинку". Это чувствовалось. Даже с моей наивностью.
— В прошлый раз я думала, что мне это приснилось, — пролепетала я, когда Есин позволил нам небольшой перерыв.
— А что — ощущения поутру не убедили тебя в том, что секс был на самом деле? — усмехнулся Аскольд. — Сильно болело?
— Нет. Я бы сказала, что приятно ныло. Но мало ли — тело может выдавать чудеса реакции. В детстве мне однажды приснилось, что меня схватила ведьма, — так потом после этого кошмара весь день рёбра болели.
— Спасибо за лестное сравнение с ведьмой!
Обниматься в положении лёжа не очень удобно — поэтому он оторвал меня от постели, чтобы поудачнее обхватить обеими руками, и обнял немного на весу. Надо же — тоже хочет прижаться покрепче… Я сказала, безвольно подставляя лицо под его внимательные поцелуи:
— А ты знал, что у мухоловок пятнадцать пар ног? Если бы у меня они были — я бы тебя сейчас обхватила всеми пятнадцатью парами. И уже не вырвался бы.
Любовник оглушительно захохотал:
— Вот это да! А я-то считал своё воображение довольно скудным. Зачем ты сказала! Какая жуткая… и вместе с тем возбуждающая картина. Вроде у Кафки есть похожий рассказ. Только там в насекомое превратился мужик.
— Аскольд… можно тебя спросить…
— Что такое? — нахмурился он, словно предвидя, что меня может заинтересовать. Я решила прощупать почву:
— А сейчас мы достаточно знакомы для некоторых личных вопросов?
— Смотря каких.
— Что всё-таки случилось с мамой Бориски?
— Бориски?
— Извини… он попросил так его называть.
— Хм… любопытно. Вообще-то я не хотел бы на эту тему распространяться.
— Просто Бориска как-то упомянул, что я внешне на неё немного похожа… и…
— Даже такое он тебе сказал? — Аскольд выглядел озадаченным. — Да… действительно что-то есть. А насчёт того, "что случилось", — ничего оригинального. Боре было четыре месяца, когда она увлеклась другим мужчиной… ну и сбежала с ним. Я их искал — но очень быстро их след затерялся. Пропали без вести; в какой-то момент меня задержали — подозревали, что я мог заявить в полицию о пропаже для отвода глаз, а сам расправился с женой и её любовником. Но… отпустили за недостаточностью улик.
— Это был русский парень?
— Да. Русский. И на двенадцать лет моложе меня. Её ровесник. Жена забеременела почти сразу же, как мы переехали, и, знаешь, сильно испугалась. Мы не планировали… но решили всё-таки рожать, хотя на тот момент у нас ничего не было — буквально ничего. Она только что институт окончила, стажа никакого наработать не успела; мы эмигрировали с небольшими накоплениями, и все запасы быстро ушли на устройство на новом месте. Она была этим совершенно убита, часто плакала: куда ты, мол, меня привёз, живём в какой-то халупе, я жду ребёнка… Я уговаривал её потерпеть, обещал, что скоро мы встанем на ноги: должность у меня хорошая, есть гранты, перспективы. Но ждать она не пожелала. Ей надо было всё сразу — здесь и сейчас. И тут, гуляя с коляской, познакомилась с парнем — конечно: сын богатых эмигрантов… А я света белого не видел, работал, не поднимая головы, чтобы наше положение поскорее изменилось к лучшему. Даже не заметил, как у них закрутилось.
Есин помолчал; я думала, что на этом истории конец, — но он добавил:
— Последний раз их видели у границы с Мексикой; дальше следы ожидаемо теряются. Они сбежали, когда я был в отъезде: как назло, у меня в то время примерно в ту же сторону была командировка — в новую строящуюся обсерваторию на границе стран. Ну и… решили, что с таким мотивом, как ревность, я вполне мог грохнуть обоих в ту поездку. В нерабочее время я оставался один, местность незнакомая; спасибо, вспомнил один владелец вагона-ресторана, что я у них перекусывал, да и в другой забегаловке видели. Но всё равно, знаешь, как говорят: неважно, ты украл или у тебя украли, — люди будут судачить, что ты замешан в воровстве. Никто меня, конечно, не увольнял, но ситуация на работе сложилась такая, что коллеги дружно стали меня избегать; если какой-то совместный проект открывается, — меня как будто нет. Группа отдельно, я — сам по себе. Это было в мормонской Юте, в Университете Солт-Лейк-Сити. Я спокойно уволился сам, нашёл ставку здесь — и, видишь, дело пошло. Жена бы удивилась. И всего-то лет восемь-десять надо было потерпеть, — он усмехнулся.
— Жаль, что тебе пришлось пережить такое. Ты себе не представляешь, с каким удовольствием и интересом, с каким энтузиазмом многие женщины прошли бы с тобой путь после переезда, — призналась я. Вместо "многие женщины" я чуть было не прокричала — я! Я с наслаждением прошла бы этот долгий путь от эмигрантов-неудачников до эталона американской мечты с тобой. Но… это было бы слишком. И такая неумеренная откровенность могла бы лишь оттолкнуть любовника. С которым мы спали во второй раз, а знакомы были — чуть больше недели.
