– О господи, господи, господи! – кричу я. – Ну беги же, скорее!
– Дай мне фонарь, – рычит Уильям.
– Что ты собираешься с ним делать?
– Разможжить башку медведю, а ты что подумала?
– Шуми как можно громче. Кричи. Маши руками, – говорю я, но Уильяма уже нет.
Я делаю несколько глубоких вдохов и выдохов, а затем крадусь за ним, и вот что я вижу: Зои в ночной рубашке и босиком угрожающе размахивает гитарой, словно битой. Джуд стоит на коленях, опустив голову, как на плахе. Питер растянулся на земле, над ним склонился Уильям.
– Он в порядке, – кричит мне Уильям.
Люди из соседних палаток сбежались на шум и стоят по периметру нашего участка. На головах у всех фонарики. Они выглядят как шахтеры, если не считать пижам.
– Все нормально, – говорит Уильям. – Возвращайтесь в палатки. Все под контролем.
– Что случилось?!
– Простите меня, Элис, – говорит Джуд.
– Ты что, плачешь, Джуд? – спрашивает Зои, опускает гитару, и ее лицо смягчается.
– Где медведь? – не успокаиваюсь я. – Он что, убежал?
– Нет никакого медведя, – стонет Питер.
– Это был Джуд, – говорит Зои.
– Джуд напал на Питера?
– Я только хотел сделать Зои сюрприз, – говорит Джуд. – Я написал для нее песню.
Я подбегаю к Питеру. Его рубашка задрана, я вижу на животе рану и зажимаю рот рукой.
– Питер услышал, как я вскрикнула, и бросился меня спасать, – говорит Зои, – со своим вертелом для приготовления пастилы.
– Он бежал, – объясняет Джуд, – и вертел застрял в земле.
– А потом Питер на него напоролся, – говорит Зои.
– Да чтоб тебя, – стонет Питер. – Я ради тебя упал на свой меч.
– Почти нет крови. Это плохо, – говорит Уильям, освещая рану фонариком.
– А что это за желтая штука оттуда лезет? – спрашиваю я. – Гной?
– Думаю, это жир, – говорит Уильям.
Питер взвизгивает.
– Все нормально, ничего страшного, – говорю я, пытаясь сделать вид, что жир, торчащий из открытой раны – самая обычная вещь. – У всех есть жир.
– Это значит, рана довольно глубокая, Элис, – шепчет Уильям. – Ее нужно зашивать. Мы должны отвезти его в больницу.
– Я только что посмотрел “Скажи что-нибудь” [64] с Джоном Кьюсаком, и это меня вдохновило, – продолжает объяснять Джуд.
– In Your Eyes . Мне нравится Питер Гэбриэл, – хмыкает Питер. – Хорошо бы твоя песня того стоила.
– Ты написал для меня песню? – спрашивает Зои.
– Это твоя машина, Джуд? – спрашивает Уильям, показывая на “тойоту”, припаркованную возле нашего участка.
Джуд кивает.
Уильям помогает Питеру подняться.
– Поехали, ты поведешь, Питер ляжет на заднем сиденье. Элис, вы с Зои поедете за нами на нашей машине.
– Что ты гонишь как сумасшедшая, – ворчит Зои. – Совсем не обязательно висеть у них на хвосте.
– Ты знала, что Джуд приедет?
– Нет! Конечно нет!
– Кому ты всю дорогу писала эсэмэс?
Зои скрещивает руки и смотрит в окно.
– Что между вами происходит?
– Ничего.
– Из-за “ничего” он проехал посреди ночи четыреста миль, чтобы спеть тебе серенаду?
Хоть я и ужасно злюсь на Джуда – почему он не мог устроить свой сюрприз в дневное время? – то, что он сделал, кажется мне безумно романтичным. Мне очень нравилось “ Скажи что-нибудь ”. Особенно знаменитая сцена, когда Джон Кьюсак стоит возле машины в этом своем старомодном плаще с накладными плечами и держит над головой магнитофон – “Я вижу дверь в тысячу церквей в твоих глазах”. В этих девяти словах – вся жизнь подростка из восьмидесятых.
– Я не виновата, что он за мной таскается.
– Он написал для тебя песню, Зои.
– Тоже не моя вина.
– Я видела, как ты на него смотрела. Совершенно очевидно, что ты к нему неравнодушна. Наконец-то! – говорю я, когда мы выезжаем с проселочной на асфальтированную дорогу и Джуд прибавляет скорость.
– Я не хочу это обсуждать, – говорит Зои, закрывая лицо рукой.
Мы едем по пустынному шоссе мимо лугов и полей. Кажется, что луна сидит на дорожном ограждении.
– Где этот чертов госпиталь? – взрываюсь я через несколько минут. Наконец справа я вижу группу залитых светом зданий.
Больничная стоянка почти пуста. Я мысленно возношу благодарственную молитву, что мы оказались в такой глуши. В детском госпитале в Окленде нам пришлось бы ждать приема не меньше пяти часов.
Я забыла про швы. Собственно говоря, я забыла и про уколы лидокаина, которые делают перед операцией.
– Наверное, лучше отвернуться, – предлагает врач отделения скорой помощи, взяв в руки шприц.
Когда мы смотрим фильм, в котором есть хотя бы намек на секс, Питер всегда спрашивает: “Мне отвернуться?” Если герои полностью одеты и только катаются по кровати, или целуются, или обнимаются, я говорю “нет”. Если похоже, что в кадре вот-вот замаячит член, я говорю “да”. Я знаю, что он видел сиськи в интернете, но он еще ни разу не смотрел на них, сидя рядом со своей матерью. Не знаю, кто из нас в этой ситуации чувствовал бы себя более неуютно – он или я. Он еще не готов. Он не готов и к тому, чтобы смотреть, как ему вкалывают лидокаин.
– Отвернись, – говорю я Питеру.
– Вообще-то я к вам обращался, – говорит врач.
– Меня не пугают уколы, – говорю я.
Питер смертельной хваткой вцепляется мне в руку.
– Я буду себя отвлекать. Легкой и непринужденной беседой.
Его глаза напряженно смотрят в мои, но мой взгляд непроизвольно ускользает в сторону шприца.
– Ма, я хочу тебе кое-что сообщить, и это может оказаться сюрпризом.
– Угу, – рассеянно говорю я, наблюдая, как врач начинает со всех сторон обкалывать рану.
– Я – натурал.
– Очень хорошо, любимый, – говорю я, в то время как врач вводит лидокаин в середину раны.
– Ты просто молодец, Питер, – говорит врач. – Мы уже почти закончили.
– Миссис Бакл, – обращается он ко мне, – вы в порядке?
У меня кружится голова. Я хватаюсь за край кровати.
– Вот так всегда и бывает, – говорит врач Уильяму. – Мы просим родителей не смотреть, но они не выдерживают и смотрят. У меня на днях был отец, который вдруг упал, когда я зашивал губу его дочери. Раз – и хлопнулся. Здоровый мужик. Фунтов двести. Сколол себе три зуба.
– Пойдем, Элис, – говорит Уильям, взяв меня за локоть.
– Мам, ты меня слышала?
– Да, дорогой, ты натурал.
Уильям заставляет меня встать.
– Твой сын – натурал. И не мог бы ты перестать трястись? – говорю я Уильяму. – А то меня от этого подташнивает.
– Я не трясусь, – говорит Уильям, не давая мне упасть. – Это ты дрожишь.
– Там в коридоре есть каталка, – говорит врач.
Это последние слова, которые я слышу, прежде чем теряю сознание.
На следующий день, после шести часов в пути (два из них мы простояли в пробке), я поднимаюсь в спальню. У меня совершенно нет сил.
Зои и Питер меня сопровождают. Питер устраивается на кровати рядом со мной, взбивает подушку и берет пульт:
– Нетфликс? – спрашивает он.
Зои сочувственно глядит на меня.
– Что случилось? – спрашиваю я. Не помню, когда в последний раз она смотрела с таким участием.
– Может, ты упала в обморок, потому что заболевала? – говорит она.
– Очень мило с твоей стороны это предположить, но я упала, потому что увидела, как врач вонзает шприц в открытую рану на животе Питера.
– Шесть швов, – гордо говорит Питер и задирает рубашку, демонстрируя повязку.
– Эй, а ты малость не переигрываешь? Доктор сказал, что сегодня ты уже будешь в порядке.
– Шесть швов, – повторяет Питер.
– Я знаю, Педро, ты вел себя очень мужественно.
– Ну так что, мы смотрим “Когда Барри встретил Валли”, или как? – говорит Питер.
С тех пор как Питер признался, что не горит желанием смотреть “Омен”, я прикрыла наш клуб любителей триллеров. Вместо этого мы с Питером теперь единственные члены клуба “мать-и-сын-смотрят-романтические-комедии”, и я пообещала, что когда мы вернемся домой, то пойдем по фильмам Норы Эфрон. Сначала посмотрим классику – “Когда Гарри встретил Салли”, потом “Неспящие в Сиэтле” и наконец “Вам письмо”. Думаю, что после этого у Питера не будет ночных кошмаров, разве что от осознания того, насколько часто и безнадежно мужчины и женщины не понимают друг друга.
– Терпеть не могу романтические комедии, – говорит Зои. – Они такие предсказуемые.
– Это твой способ сказать, что ты не прочь вступить в клуб? – спрашивает Питер.
– Размечтался, гангста, – говорит Зои, выходя из комнаты.
– Мне отвернуться? – спрашивает Питер ровно через минуту после начала фильма, когда Билли Кристал целует свою подружку возле машины Мэг Райан.
– Мне отвернуться? – еще раз спрашивает он во время знаменитой сцены имитации оргазма в закусочной Каца. – Или просто заткнуть уши?
