Кое-что из его намерений стало понятным в ходе первого заседания Центрального Комитета, избранного съездом. Сталин вновь затронул вопрос о возможности своей отставки: ответом ему был традиционный протест всех присутствующих[35]. После того как закончился съезд, где все ораторы говорили, что партия, «как никогда, сплочена и монолитна», Сталин заявил, что, напротив, она гораздо менее едина, чем кажется. В эти последние месяцы жизни Сталина преследовали кошмары старых оппозиций и возможного возрождения их идей[36]. К всеобщему изумлению, он набросился с нападками на двух своих наиболее старинных товарищей по группировке, Молотова и Микояна; первого из них он обвинял в серьезных ошибках, второго — в «троцкизме»[37]. Затем он перешел к деятельности высших партийных органов. В новый Устав были внесены изменения и в этой области: было упразднено старое Оргбюро, а Политбюро было заменено Президиумом Центрального Комитета. Сталин сказал, что необходимо обеспечить прилив новых сил, и предложил избрать Президиум в составе 25 человек плюс 11 кандидатов в его члены; в предложенном им списке, помимо старых сталинских руководителей, были имена новых деятелей, которые заставили говорить о себе в более поздний период (Брежнев, Суслов), но были и такие, чья активная роль и известность были кратковременны. Сталин вдобавок предложил также сохранить и бюро в более узком составе, не объявляя об этом публично, с тем чтобы «обмануть бдительность /391/ врагов»; о статусе этого органа не было сказано ни слова. В составе этого бюро не было ни Молотова, ни Микояна, в то же время появились новые деятели: Сабуров и Первухин[38]. Заслуживающие доверия источники позднее высказывали подозрение, что Сталин готовил с помощью этой операции новую драматическую чистку партии, которая должна была захватить даже самую ее верхушку[39]. Никто не в состоянии теперь подтвердить или опровергнуть такие догадки. Но то, что происходило в последующие месяцы, заставляет считать обоснованными самые худшие опасения.
В ноябре 1952 г. в Праге был проведен процесс над Сланским. В этой новой юридической драме был ряд моментов, которые сближали ее с другими процессами из той цепи судебных расправ, какая протянулась в странах народной демократии в 1949 г., но было и нечто новое. В то время Чехословакия казалась защищенной от темных трагедий этого рода. В отличие от других партий компартия Чехословакии имела в прошлом долгий опыт легального развития. Во второй половине 30-х гг. жестокие сталинские репрессии не ударили рикошетом по ее внутрипартийной жизни. Руководящие деятели партии были связаны друг с другом давними узами близкого знакомства и сотрудничества; поэтому в их кругу существовало убеждение, что среди чехословацких коммунистов невозможны те феномены вырождения политической борьбы, которые появились в других народных демократиях[40].
Сама такая аномалия казалась подозрительной и в Москве, и в других соседних столицах. Согласно извращенной логике сталинских процессов, чехословацкая партия казалась, напротив, более, чем какая-либо другая, подверженной «вражескому» проникновению; ее рядовые члены и руководящие деятели в прошлом имели самые широкие контакты с зарубежными прогрессивными кругами; многие были добровольцами в Испании, в период Сопротивления находились в Англии, во Франции и в других странах Западной Европы. Кроме всего прочего, чехословацкая партия далее всех других продвинулась в деле строительства социализма по своей собственной схеме, сохраняя наследие антифашистского единства. Уже во время судебного процесса над Райком на Чехословакию было оказано давление как Венгрией, так и СССР, чтобы и там было проведено разоблачение мифических агентов, свивших гнездо внутри коммунистической партии[41].
Чтобы опровергнуть эти подозрения, глава партии Готвальд запросил, чтобы в Прагу в 1949 г. прислали советников из советской политической полиции для проведения расследований. Вне пределов границ страны продолжало распространяться и укрепляться убеждение, что именно Чехословакия с ее спецификой является «наиболее слабым звеном» в системе народной демократии и поэтому должна /392/ быть центром международного «заговора», направленного против социалистического лагеря в целом. Отсюда родилось обвинение в адрес пражских руководителей в том, что они не желают выявить виновных. Началась тайная охота за «чехословацким Райком», скрывающимся якобы в рядах партии. Эта ядовитая атмосфера отравила всю политическую жизнь, привела к тому, что все столкновения представлялись как преступные деяния. Постепенно были арестованы бывший министр иностранных дел Клементис, который в течение длительного времени жил в эмиграции на Западе, а в 1939 г. был противником советско-германского пакта, такие деятели компартии, как Шмидке, Гусак, Новомеский, словаки по национальности, и блестящий, в высшей степени авторитетный глава партийной организации области Брно Шлинг, член центрального руководства Швермова. Но ни разу не удалось выдвинуть общего обвинения в заговоре против целой группы деятелей. В составе руководства партии обязанность наблюдать за ходом этих бесконечных расследований лежала на генеральном секретаре ЦК Сланском, являвшемся весьма влиятельной фигурой. Так дело продолжалось вплоть до 1951 г., когда внимание советских следователей было обращено на самого Сланского; они обвинили его в том, что он мешал раскрытию истины[42].
Из всех сталинских политических процессов в наши дни в наибольшей степени изучен именно пражский; секретный механизм его фабрикации вскрыт благодаря расследованию, проведенному чехословаками в период 60-х гг. Имеются также и наиболее точные сведения о прямом советском участии в организации этого «дела». Советники доложили в Москву еще до того, как поставили в известность Готвальда. Когда Сталина проинформировали об обвинениях в адрес Сланского, основанных на показаниях, полученных от других арестованных, он в первый момент посоветовал Готвальду проявить сдержанность, показав, что относится к «делу» скептически, однако велел продолжать расследование. Точно так же, чего Готвальд знать не мог, Сталин вел себя в отношении ряда своих жертв 30-х гг., например в отношении Бухарина[43]. В ноябре 1951 г. Сталин направил в Прагу Микояна с новым посланием, в котором требовал уже немедленного ареста Сланского; поскольку Готвальд колебался, ему было заявлено, что в случае возможного бегства обвиняемого за рубеж ответственность падет на него. Сланский вскоре был отправлен в тюрьму. Тут же последовала волна других арестов[44]. Она бушевала почти в течение года, так как мрачное юридическое заключение всех них событий было уже заготовлено.
Процесс Сланского вызвал отклики и толки во всем мире. Воскресли лейтмотивы предшествовавших «дел»: агитация против Югославии вкупе с обвинением в заговоре с участием Запада, враждебность по отношению к добровольцам гражданской войны в Испании и подозрения по отношению к тем, кто бывал за границей. Даже процедура была той же самой: обвиняемые, сломленные физически и морально, «сознающиеся» в невероятных преступлениях, оглашающие /393/ свои признания в соответствии с написанной заранее и заученной наизусть ролью[45]. Одиннадцать смертных приговоров было вынесено и приведено в исполнение. Но присутствовал в этом деле и один мотив, какого не было в предшествующих процессах, здесь же он приобрел доминирующее значение: почти все обвиняемые, начиная со Сланского, были по происхождению евреями и заговор, в котором их обвиняли, был главным образом «сионистским».
Антисемитизм чехословацкого судилища был не чем иным, как прелюдией к тому, что должно было произойти в СССР, где уже в течение определенного времени полиция вела работу в том же направлении. Несколькими месяцами ранее в Москве за закрытыми дверями в обстановке секретности без театрализованного судебного процесса были приговорены к смерти и расстреляны члены старого Антифашистского еврейского комитета[46]. 13 января 1953 г. было публично объявлено, что группа весьма известных врачей, также по большей части евреев, отправлена на каторгу за заговорщическую деятельность, якобы проводимую по указке американских секретных служб и международной еврейской организации. Все они работали в тех особых и в высшей степени привилегированных лечебных заведениях, где лечились высшие советские руководители. Их обвинили в том, что они совершили убийство посредством неправильного лечения двух руководящих деятелей: Жданова и Щербакова (умерших от сердечных приступов соответственно в 1948 и 1945 гг.). Они будто бы замышляли убийство и других, начиная с самых видных и главных. Антисемитский характер обвинений был усилен и тем, что утверждалось, будто секретные инструкции передавались из Америки при посредничестве «известного буржуазного еврейского националиста Михоэлса» (который также погиб в 1948 г. при загадочных обстоятельствах)[47].
