Антисемитизм чехословацкого судилища был не чем иным, как прелюдией к тому, что должно было произойти в СССР, где уже в течение определенного времени полиция вела работу в том же направлении. Несколькими месяцами ранее в Москве за закрытыми дверями в обстановке секретности без театрализованного судебного процесса были приговорены к смерти и расстреляны члены старого Антифашистского еврейского комитета[46]. 13 января 1953 г. было публично объявлено, что группа весьма известных врачей, также по большей части евреев, отправлена на каторгу за заговорщическую деятельность, якобы проводимую по указке американских секретных служб и международной еврейской организации. Все они работали в тех особых и в высшей степени привилегированных лечебных заведениях, где лечились высшие советские руководители. Их обвинили в том, что они совершили убийство посредством неправильного лечения двух руководящих деятелей: Жданова и Щербакова (умерших от сердечных приступов соответственно в 1948 и 1945 гг.). Они будто бы замышляли убийство и других, начиная с самых видных и главных. Антисемитский характер обвинений был усилен и тем, что утверждалось, будто секретные инструкции передавались из Америки при посредничестве «известного буржуазного еврейского националиста Михоэлса» (который также погиб в 1948 г. при загадочных обстоятельствах)[47].
Это заявление создало в СССР обстановку паники и тяжелейшего страха, которая напоминала худшие времена 30-х гг. Наиболее затравленными людьми оказались евреи; они чувствовали, как вокруг них сгущается атмосфера погрома. Но страх поразил всех. Люди боялись даже врачей в больницах[48].
Эти иррациональные чувства не были лишь неконтролируемой реакцией растерянного общественного мнения, которому в течение долгих лет внушали подозрительность в отношении некоего таинственного врага, способного скрываться в тени. Они питались сознательно направляемой пропагандистской кампанией. Доказательством тому служат передовые статьи «Правды». В них вновь появилась вся та терминология, которая была характерна для 1937 г., периода «массового террора». Вновь в них речь шла о «капиталистическом окружении», хотя сам Сталин семь лет назад говорил, что такое окружение более невозможно[49]. Вновь в качестве «закона» выдвигалось сталинское утверждение, согласно которому чем больших успехов добивается страна, тем более острой становится классовая борьба и тем более изощренными становятся действия врагов. Цитировались /394/ сталинские речи 1937 г., которые были некоторое время отложены про запас. Раздавались призывы к «бдительности» против «пятой колонны», которая будто бы проникла внутрь страны. Вновь появилось выражение «враги народа». Кто же они? В печати отвечали — те лица, которые заражены «буржуазной моралью» и «буржуазными взглядами», «остатки старых разгромленных группировок». Где они прячутся? Чаще всего делались намеки, что они занимают ответственные посты; это люди самодовольные, «правые оппортунисты», которые не хотят больше и слышать разговоров о внутренней борьбе[50].
Позднее утверждалось, что Сталин готовил новый 1937 г.[51] На это указывает многое. От расследования «заговора врачей» были отстранены Берия и его наиболее близкие сотрудники. Авторитетные источники указывают, что Сталин поставил это дело под свой непосредственный контроль, доверив его исполнение новым людям, лично им внедренным для работы в полиции. Из этого одного вытекало, что Сталин относился ко всем другим членам руководства как к слепым котятам[52]. Куда Сталин вел все это дело, остается секретом, унесенным им с собой в могилу. В намерении развязать новые массовые репрессии политическое безумие преобладало даже над деспотическим произволом. Новая трагедия, подобная 1937 г., имела бы последствия, гибельные для СССР. Даже отказавшись от каких-либо попыток строить догадки, можно утверждать безусловно, что если Сталин действительно проектировал новый 1937 г., то никогда не было так близко к истине, как в начале 1953 г., предположение американцев, что посредством внешнего давления можно вызвать катастрофический насильственный взрыв внутренних противоречий советской системы.
Намерениям Сталина, каковы бы они ни были, не суждено было сбыться. 1 марта 1953 г. он в результате апоплексического удара был на грани смерти. Объявлено об этом было 3 марта в такой форме, что уже можно было предвидеть смертельный исход, но одновременно делались успокоительные заверения, что оказание медицинской помощи гарантировано на самом квалифицированном уровне и под прямым надзором политических руководителей. Агония была долгой и тяжелой; окончилась она 5 марта[53].
Советский Союз онемел. Те, кто присутствовал при этих событиях, помнят молчание, охватившее страну. В течение 30 лет во всей политической жизни страны доминировала эта личность: 30 лет непрерывных переворотов и преобразований без передышки. Чувства народа были сложны и драматичны, они соответствовали сложности тех событий и той борьбы, которую народ вел под руководством деятеля, который только что сошел со сцены, и относились они не столько даже к этому человеку, сколько к этапу жизни страны. Многих /395/ охватила глубокая и искренняя скорбь: толпы плачущих людей, запечатленные на газетных фотографиях, не были пропагандистским изобретением. Но, возможно, еще более сильным было смятение. В кругу самых близких люди шептались об одном и том же: что теперь будет? После того, что происходило в последние месяцы, были и такие, кто боялся самого худшего. К тому же было распространено мнение, которое поддерживал сам Сталин, что с его бесконечной мудростью несравнимы достоинства окружавших его людей. На протяжении двух дней, пока царило ожидание смерти, в церквах шли посвященные Сталину службы: патриарх призывал верующих христиан молиться за него, раввин отправлял службу в синагоге. Человек, который был в свое время революционным вождем, уходил из жизни как один из наиболее могущественных монархов и истории. Вдали от Москвы, в лагерях принудительного труда, в сибирских городах и селах, населенных депортированными, в местах принудительного поселения миллионы других людей таили радость в глубине своих сердец, не смея дать свободный выход ликованию[54].
В течение трех дней непрерывная цепь людей ожидала на морозе своей очереди, чтобы проститься с телом покойного в Колонном зале Дома Союзов. Наплыв людей вначале принял хаотический характер. Серьезные инциденты произошли на Трубной площади из-за давки в толпе, образовавшейся перед милицейским заграждением, когда милиция пыталась отодвинуть толпу, чтобы очистить улицы, прилегающие к центру. В этой давке погибло немало людей, но сколько, установить не удалось. Порядок был быстро восстановлен, так что в тот момент даже наиболее внимательные наблюдатели, находившиеся в столице, не узнали о случившемся[55]. Центр города в целом был изолирован кордонами войск; движение поездов между Москвой и ее пригородами было прервано. С этого момента люди проходили перед гробом Сталина в Колонном зале в строго организованном порядке.
Как только вождь умер, первой заботой сталинских руководителей стала необходимость показать стране и всему миру, что в верхах не возникло вакуума власти и что проблемы наследования были урегулированы немедленно при уважении норм законности. Это было не просто сделать. Сталин был облечен множеством официальных должностных обязанностей, и специфика всех занимаемых им постои как бы утратилась со временем, все они слились в единое целое его блистательной безграничной власти. С 1941 г. он был Председателем Совета Министров. Пост Генерального секретаря, который он занимал с самого начала своего счастливого взлета и с которым была связана вся его политическая карьера, не существовал более в Уставе партии, но на XIX съезде не была провозглашена и формальная его замена новым. После первого заседания вновь избранный Центральный Комитет более не собирался. В обстановке той всеобщей юридической неразберихи, которая всегда была характерна для ведения дел внутри сталинского правительства и которая еще более усилилась в последние годы, основные реальные распоряжения исходили от /396/ двух руководителей — Маленкова и Берии, которым Сталин под конец доверил наиболее важные рычаги власти, хотя и сохранил над ними высший контроль. Именно они, согласно сообщениям, в наибольшей степени заслуживающим доверия, выступили с самыми важными предложениями на совместном заседании высших государственных органов — Центрального Комитета партии, Совета Министров и Президиума Верховного Совета, — которое было созвано на следующий день после кончины Сталина[56].
Неясная ситуация в руководстве партии, возникшая вскоре после XIX съезда, была ликвидирована. Не должно было более существовать двух органов, Президиума и бюро, как хотел того Сталин, сохранялся только Президиум, «как предписывалось Уставом». Он не был более таким многочисленным, как диктовал Сталин, круг его членов стал уже. В его состав вошли Маленков, Берия, Молотов, Ворошилов, Хрущев, Булганин, Каганович, Микоян, Сабуров и Первухин. В основном речь шла о тех же людях, которые со времен войны и позднее были наиболее близки к Сталину; включал он и более старых деятелей — Молотова и Микояна, а также двух новых — Сабурова и Первухина, введенных в секретное бюро Сталиным в последний момент.
