этой эпохи.
Есть две институции, в которых отразилась история первой и второй немецкой диктатуры и в которых эта история продолжает оставаться актуальной сегодня. Пока притязания жертв не удовлетворены, прошлое продолжает быть частью современности. Применительно к национал-социализму аналогом управления по работе с архивами «Штази» служит Центральное ведомство управлений министерств юстиции земель по расследованию нацистских преступлений в Людвигсбурге. Непосредственным поводом для создания этого ведомства послужил состоявшийся в августе 1958 года Ульмский судебный процесс над членами «айнзатцкоманд». Лишь с возникновением этой институции появились условия для систематического документирования и судебного преследования нацистских преступлений. Здесь проводились и проводятся следственные действия для подготовки обвинительных материалов, с которыми прокуратура выступает на судебных процессах против нацистов. В период наиболее активной деятельности этого учреждения с 1967 по 1971 год количество его сотрудников доходило до 121 человека, ныне их всего 19. Ведомство может вести дознание, давать ход собранной информации, но оно не обладает юридическим влиянием. На его счету несколько успешных дел [128], однако в целом эффективность использования собранной информации для возбуждения судебных дел и вынесения приговоров постыдно мала. Из 6500 эсэсовцев, служивших в Освенциме, в ФРГ были осуждены лишь двадцать девять, а в ГДР – двадцать человек. Пожалуй, только Фриц Бауэр работал с этим ведомством весьма продуктивно. В остальном же ни государство, ни население не проявили сколько-нибудь заметного пыла в преследовании нацистских преступников. Но основным препятствием, несомненно, были бессменные кадры в органах юстиции и полиции. Например, бургомистр Людвигсбурга считал, что Центральное ведомство с момента своего основания лишь вредит репутации его города.
В 1973 году федеральный президент Густав Хайнеман попытался изменить такое умонастроение, инициировав ежегодный исторический конкурс для школьников по теме «Поиск следов» и предложив в качестве «исторического места обучения» Центральное ведомство по расследованию нацистских преступлений. На протяжении нескольких десятилетий оно также служило неформальным местом, где люди самостоятельно изучали истории своих семей. Многие сыновья, дочери, а позднее и внуки с замиранием сердца перебирали картотеку, насчитывающую 1,7 миллиона учетных карточек, в поисках военных документов своих родителей и родственников. По прошествии более чем семидесяти лет шансы на возбуждение новых судебных процессов невелики. Тем не менее все единодушны в том, что Людвигсбургское ведомство необходимо сохранить в качестве информационно-исследовательского центра документации «как места памяти, назидания и исследований» [129].
Ведомство по работе с архивами «Штази» спустя двадцать пять лет тоже регистрирует снижение количества запросов. В 2014 году Роланд Ян отметил рост запросов преимущественно со стороны представителей второго и третьего поколения – детей и внуков, интересовавшихся историей своих семей и желавших узнать о судьбе умерших родственников. Перед лицом этого факта был расширен круг лиц, получивших доступ к архивным документам. Однако уже очевидно, что пик интереса миновал. И также встал вопрос о закрытии этого архива и продолжении его работы в измененном виде. В этом случае, как и в случае с Людвигсбургским ведомством, речь идет о превращении центров информации в исторический музей. Здание, где находилось Центральное управление МГБ, частично уже переделано в Музей «Штази». Там с 2015 года открыта постоянная экспозиция «Государственная безопасность в условиях диктатуры СЕПГ». Девиз музея, продолжающего работу с документами «Штази», вполне пригоден и для Людвигсбургского центра: «Чем лучше мы поймем диктатуру, тем лучше будет демократия» (Роланд Ян).
Обе диктатуры обнаруживают определенное сходство в стремлении власти вторгнуться в приватную сферу граждан, удерживать людей под контролем и манипулировать ими посредством слежки. Нацистские расовые законы отягощали и отравляли отношения между самыми близкими людьми; защищенного жизненного пространства больше не существовало; доносительство разрушало узы семьи и дружбы. Но есть принципиальное различие в том, как были преодолены обе немецкие диктатуры: первая преобразовалась в Западной Германии в демократию, которая была дарована союзниками; вторая диктатура – гораздо позже – преобразовалась в демократию, которую восточные немцы завоевали сами, но не смогли по-настоящему сформировать; однако это уже другая тема.
Памятование и забвение на примере гражданской войны в Испании
В первой части книги речь шла об исследовании Кристиана Майера, напомнившего нам о том, что забвение есть важный социальный и политический ресурс. История насилия, особенно после гражданских войн, и для государства, и для общества представляет собой опасное наследие, мину замедленного действия, которая может взорваться в любой момент, поэтому в истории опробовались разные средства для обезвреживания этого взрывоопасного наследия. Собрав такие исторические примеры, Майер показал, что они действенны не только в прошлом, но и в настоящее время. В этой главе мы коснемся гражданской войны в Испании, то есть того случая, когда, по логике Майера, забвение особенно эффективно и уместно.
Гражданские войны зачастую имеют не только свою историю, но и сложную постисторию. Если мы рассмотрим современные примеры постистории гражданских войн, то тут же убедимся, что нас больше не удовлетворяет четкое противопоставление «или-или» между памятованием и забвением. Прежде всего следует внимательно проанализировать основные предпосылки: от кого исходит императив забвения? Существует ли консенсус в этом вопросе между равноправными сторонами конфликта? Как самооправдание связано с требованием молчания? Насколько широко и прочно согласие относительно установленного забвения? Обратимся с этими вопросами к европейской стране, которая более восьмидесяти лет занимается постисторией своей гражданской войны.
В Испании, безусловно, действовал «пакт о молчании» или забвении в том смысле, о котором говорит Кристиан Майер, но принят он был не в конце гражданской войны (1936–1939), а гораздо позже, спустя почти четыре десятилетия, то есть после окончания диктатуры Франко, ознаменованное его смертью в 1975 году. Пакт 1977 года обеспечил условия перехода (transición) от фашистской диктатуры к демократии. Этот переход называли «рождением демократии из духа диктатуры» [130]. Неписаный закон молчания амнистировал все политически мотивированные преступления, совершенные до 1977 года. Поскольку свобода от преследования гарантировалась обеим сторонам гражданской войны, это символически уравнивало победителей и побежденных. Забвение тогда соответствовало широкому общественному консенсусу. Спустя почти четыре десятилетия после гражданской войны общество было готово оставить в покое наследие прошлого, чтобы не обременять и не подвергать опасности хрупкую новую демократию. Эта демократия не основывалась на дискурсивной саморефлексии и самокритике, она долгое время еще жила в страхе перед возвращением тоталитаризма [131]. Поэтому второе поколение отложило траур и вопрос вины ради консолидации во имя общего будущего. Однако этот компромисс не устранил раскола в обществе, порожденного гражданской войной. «Идеологическое разделение на победителей и побежденных, которое режим неустанно подчеркивал, висит с тех пор на испанцах свинцовым грузом» [132]. В отличие от исторических примеров, приведенных Майером, декретированное забвение не привело в Испании к подлинному примирению,
