Армию было решено разделить на три корпуса: наступательный - под командованием А.М. Голицына, оборонительный - под началом П.А. Румянцева и обсервационный. У Панина были сведения, что по повелению султана турецкая армия должна собраться частью при Адрианополе и частью при Бабадаге. Совет предположил, что наиболее вероятным направлением турецкого наступления будет Польша, и не ошибся. Действительно, в Константинополе полагали, собрав главные силы до 400 тысяч человек, перейти через Днестр близ Хотина, взять Варшаву, свергнуть короля, а затем двинуться в Россию через Киев и Смоленск. Одновременно крымский хан со100-тысячной ордой должен был начать боевые действия на юге.
У турецкой армии были свои уязвимые места. Она состояла в основном из почти не обученного ополчения и была плохо вооружена. Артиллерия, например, как во времена средневековья, стреляла мраморными ядрами. Но недостаток качества Порта намеревалась компенсировать количеством. В общей сложности Турция должна была мобилизовать до 600 тысяч человек.
Этой огромной по тем временам армии Петербург мог противопоставить не больше 180 тысяч своих солдат. Но на его стороне были иные существенные преимущества, и в первую очередь техническое превосходство над противником. В России быстро развивалась и совершенствовалась промышленность. В середине XVIII века Россия выплавляла железа столько же, сколько Англия и Швеция, вместе взятые. Металлургические предприятия Урала, ткацкие мануфактуры Москвы и оружейные заводы Тулы позволяли хорошо оснастить армию. Русская артиллерия считалась одной из лучших в Европе. Армия, прошедшая школу Семилетней войны, была неплохо обучена и организована. В России были умелые военачальники - П.А. Румянцев, П. И. Панин, Н. В. Репнин. Были и те, кому еще предстояло проявить свой полководческий гений. 38-летний А. В. Суворов, командовавший в то время полком в Польше, когда узнал о предстоящей схватке с Турцией, начал отправлять в Петербург письма, умоляя перевести его туда, "где будет построжае и поотличнее война".
Подход главных сил к театру военных действий должен был произойти весной, не раньше марта. Зима ушла на сборы армий и подготовку магазинов. Но к войне готовилась не только армия. Пока пушки молчали, свое слово должна была сказать дипломатия.
В предстоящей войне Россия могла опереться на двух сравнительно надежных союзников - Пруссию и Данию. В Копенгагене сразу после начала войны заверили, что во всем будут держаться союзного трактата. Что касается Фридриха II, то он, узнав о разрыве между Петербургом и Портой, сильно перепугался. Он заподозрил, что Россия может пойти на сближение с Австрией и потерять интерес к Пруссии. Вообще король решил, что русско-турецкое столкновение неминуемо вызовет всеобщую европейскую войну. При таких обстоятельствах собственная участь представлялась ему незавидной. В любом случае король решил крепко держаться союза с Россией, чтобы не потерять своего хотя и единственного, но могущественного союзника.
Дружественные отношения с Пруссией, Данией и Англией, то есть той частью Северной системы, которую удалось создать к началу войны, позволяли быть спокойными за северные границы. Панин был уверен, что, какие бы события ни происходили в Стокгольме, совместные усилия северных держав позволят предотвратить агрессию со стороны Швеции.
Можно было ожидать неприятностей от Австрии, но их серьезность зависела от того, как будут складываться военные действия. Еще в 1760 году Россия и Австрия подписали секретный и бессрочный "артикул" о взаимной помощи в случае войны с Турцией. Однако когда Панин попытался выяснить, как в Вене смотрят на эту договоренность, князь Кауниц ответил, что выход России из союза с Австрией освободил последнюю от всех обязательств. Австрийцы, впрочем, заявили, что будут придерживаться нейтралитета.
Главным политическим противником оставалась Франция. Версаль подтолкнул Турцию к объявлению войны и был намерен как можно дольше подогревать в Константинополе воинственные настроения. От Франции исходила и другая серьезная опасность - в делах польских.
Начало войны вызвало в Польше сильный резонанс. Противники России оживились. Они доказывали, что Турция непременно одержит победу и что против России поднимется вся Европа. Наиболее влиятельная партия Чарторыйских, хотя явно и не выступала против России, но втихую активно этим занималась. Король же целиком находился под их влиянием.
У Чарторыйских были свои планы, во многом разумные и справедливые. Они предполагали, например, изменив государственное устройство страны, вывести ее из состояния анархии и освободить от чрезмерного иностранного влияния. Но вожди партии допускали и серьезные просчеты, обрекавшие их планы на неудачу. Во-первых, Чарторыйские категорически отказывались признать за иноверцами какие бы то ни было политические права, будущая Польша представлялась им страной, в которой безраздельно господствует католическая шляхта, предводительствуемая сильным королем. Во-вторых, действовали они часто при помощи хитрости и лицемерия. Это была уже не политика, а политиканство, которое обычно до добра не доводит.
Сначала Чарторыйские хотели опереться на помощь России. Используя деньги и войска, присылаемые из Петербурга, они посадили на трон своего короля. Но в Петербурге преследовали свои цели и тратить деньги ради чужих интересов не собирались. Влияние России в Польше стало преобладающим. Теперь король начал искать поддержку у другой державы, возлагая надежды то на Пруссию, то на Австрию, то на Францию. Он рассчитывал создать противовес России, с тем чтобы, играя на противоречиях, добиваться собственных целей. В этом и заключалась его ошибка.
Дело в том, что внешнеполитические интересы России и Польши, в сущности, мало противоречили друг другу. В Петербурге добивались лишь одного - надежного, прочного мира на границе с Речью Посполитой. Учитывая международное положение России, это было настоятельной необходимостью. Но непрекращающиеся внутренние распри в Польше и интриги других держав вызывали постоянные трения и заставляли все активнее вмешиваться во внутренние дела этой страны, чтобы поддерживать дружественную партию, способную сдерживать антирусские поползновения. Правда, делалось это грубо, порой даже жестоко, вполне в духе политических нравов того времени.
Однако ничего большего Россия не желала. Даже предложение графа З.Г. Чернышева воспользоваться выборами короля, чтобы изменить границу, осталось без последствий. Если бы король и Чарторыйские, раз они пошли на сотрудничество с Россией, оставались верны этому союзу, то опасения Петербурга были бы развеяны и в числе своих сторонников они имели бы и Панина, и Репнина. Тогда Екатерине пришлось бы согласиться и на реформу государственного устройства Польши, и на многие другие меры, необходимые для этой страны. Но король предпочел искать себе новых друзей.
В условиях начавшейся войны Панин вынужден был вмести в свою политику в Польше некоторые коррективы. Прежде он стремился, не считаясь с расходами, добиться в этой стране скорейшего успокоения. Теперь, когда все средства шли на подготовку армии, эта цель становилась труднодостижимой. Панин предложил изменить тактику, правда, проводить ее в жизнь пришлось уже не Репнину.
После объявления Турцией войны при петербургском дворе стали распространяться критические настроения. Говорили, что во всем виноваты граф Панин да князь Репнин, своими жесткими действиями в Польше доведшие дело до конфликта с Турцией. Особенно усердствовал князь М.Н. Волконский, упрекавший Панина, хотя и не прямо, намеками, даже на заседаниях Совета.
Чтобы успокоить критиков, императрица решила пожертвовать Репниным и отозвала его из Варшавы. По мнению С.М. Соловьева, этот шаг был ошибкой. В Польше был нужен именно такой человек, как князь Николай Васильевич, тем более что его отъезд противники расценили как признак колебаний и слабости России.
Сам Репнин, хотя давно уже просился на родину, был сильно расстроен тем, при каких обстоятельствах произошло его отозвание. Оно могло быть истолковано как выражение неодобрения и недоверия со стороны императрицы. Панин как мог старался успокоить и подбодрить посла. "Невозможно, мой друг, - писал он Репнину, - обращать все свое попечение на собственные наши выгоды ли неприятности, когда благо отечества требует всего Вашего усиливания к его ограждению... С сопутником одних собственных достоинств дорога каждому стеснения, но тем благородной душе она ласкательнее. А где прямая служба отечества призывает, тут не должен быть слышен голос своих собственных нужд; не поставь, мой друг, в хвастовство и поверь чести моей, что таково было мое с братом моим правило во всю нашу жизнь... Находя всегда в вашей душе те же расположения, на них основана вся моя к вам сердечная любовь и преданность".
