Через несколько дней после рождения происходили крестины ребенка, для чего составлялся специальный «Церемониал», согласно которому, в частности, назначались крестные родители — не менее трех крестных отцов (причем у внуков одним из крестных почти обязательно был сам император), а также четыре-пять крестных матери.
Происходил обряд крещения обычно в одной из дворцовых церквей, в присутствии императора, императрицы и всей императорской фамилии, двора и многих зрителей, размещавшихся на хорах. Ребенка привозили на крестины в золотой карете, запряженной шестеркой белых лошадей; в храм его вносила гофмей- стрина — на парчовой подушке, под золотым покрывалом, отороченным горностаем. По бокам подушки шествовали два ассистента. В залах, по которым проходило крестильное шествие, стоял почетный караул из гвардейцев.
После погружения в купель ребенка клали на пеленальный стол, который стоял тут же, в церкви, за ширмой, и надевали серебряное платьице с кружевом и такой же чепчик. Крестный клал его на кружевную подушку, и на младенца возлагали орденскую ленту — на мальчиков ордена св. Андрея Первозванного (голубую), а на девочек — св. Екатерины (красную). Певчие придворной капеллы пели все время вполголоса, чтобы не напугать младенца, но за молебном после крестин пели «Тебе Бога хвалим» Бортнянского — во весь голос. Такова была традиция при дворе. Потом младенца причащали.
Современница вспоминала о крестинах в 1831 году великого князя Николая Николаевича (сына Николая I), на которых она присутствовала как зрительница: «Церковь была полна придворными дамами и кавалерами… Шествие крестин началось с того, что 4 камер- лакея в красных кафтанах внесли в церковь за зеленые ширмы маленькую кружевную корзиночку с новорожденным великим князем; за ними сам государь и великий князь Михаил Павлович почтительнейшим образом ввели под руки мать министра двора, князя Петра Михайловича Волконского, которая должна была во время крестин носить кругом купели младенца на золотой подушке. Ее тоже усадили за ширмы в кресло, и Николай Павлович удалился из церкви (родители, по традиции, на крестинах не присутствовали. — В. Б.). Почти 90-летняя старушка княгиня Волконская была в полном парадном костюме, в лифе декольте, с короткими рукавами, с бриллиантами на голове. Надо было видеть ее грудь, ее руки, ее трясущуюся голову, на которой бриллиантовые колосья ходили ходуном… Все это было так страшно, что даже жалко было смотреть на старушку, а вместе с тем и трогательно было видеть ее желание не отставать от двора, продолжать состоять на службе и быть полезной обожаемым царям своим до последнего вздоха… Кажется, если б тогда, во внимание к ее летам, пожалели ее и не пригласили на эту церемонию, она бы кровно обиделась и захворала бы с горя!.. А тут она воображала, что делает все, что предписывает ей церемониал, и носила младенца на золотой подушке, под тяжелым парчовым одеялом… Правда, что за четыре угла подушки и под оба локтя старушку поддерживали какие-то генералы, но она не замечала этой помощи и, видимо, воображала, что сама носит на руках царского сына, гордо выступала и была счастлива вполне: она участвовала в царском торжестве, она исполняла свой долг…»
Еще до рождения ребенка ему подыскивали кормилицу — крестьянку. Традиция предписывала, чтобы кормилица была здорова, румяна, «в теле», обильна молоком и чистоплотна. Ее собственный ребенок, которого с момента ее «избрания» переводили на коровье молоко, считался молочным братом или сестрой царского ребенка и имел впоследствии некоторые льготы и отличия. Кормилиц для царских детей искали, как правило, в деревнях под Петербургом. Часто их брали из села Федоровское вблизи Павловска, где народ считался особенно «трезвым и здоровым».
Очень важным человеком в жизни царственного младенца была бонна, которую тоже находили еще до рождения ребенка. В обязанности англичанки входила правильная организация воспитания, в соответствии с английской традицией, принятой при дворе. Она следила за чистотой, за температурой и состоянием воздуха в детской, за опрятностью прислуги, за тем, чтобы ребенка не пичкали, не баловали; сопровождала воспитанников на прогулках — и говорила с ними по-английски, так что ребенок привыкал к этому языку с раннего детства и легко на нем заговаривал (правда, довольно часто это оказывался «простонародный» английский, с недостатками в выговоре, который потом старались исправить гувернеры). У англичанки было много помощниц-русских, но, как правило, она их оценивала невысоко и негодовала на их бестолковость и пристрастие к сплетням.
На дворцовом жаргоне бонну называли именно «англичанка», хотя она могла быть и шотландкой, и швейцаркой, и немкой, и даже русской (при этом она официально числилась «в должности англичанки»).
Бонной сыновей Александра II была англичанка Екатерина Ивановна Струттон, прожившая при дворе более двадцати лет и оставившая у воспитанников самые нежные воспоминания. Когда «бедная старушка Китти» скончалась в 1891 году, все братья, включая императора Александра III, искренне ее оплакали и проводили на Смоленское кладбище.
Бонну великой княгини Ольги Александровны (сестры Николая II) звали Элизабет Франклин. Женщина редкой чистоплотности, отправляясь в Россию, она привезла с собой целый чемодан с накрахмаленными чепцами и передниками, так как не уверена была, что там их будут крахмалить должным образом. Как вспоминала ее царственная воспитанница, «в течение всего моего детства, (она) была для меня защитницей и советчицей, а впоследствии и верной подругой. Даже не представляю себе, что бы я без нее делала. Именно она помогла мне пережить тот хаос, который царил в годы революции. Она была женщиной толковой, храброй, тактичной; хотя она выполняла обязанности моей няни, но ее влияние испытывали на себе как мои братья, так и сестра».
Но далеко не все «англичанки», как и другие няни, приставленные к царственным детям, оказывались достойны своей высокой миссии. А.Ф.Тютчева, гувернантка великой княжны Марии Александровны (дочери Александра II), с негодованием писала о некой Ишервуд, приставленной к великому князю Алексею Александровичу, что «вульгарная до последней степени», она обращалась с ребенком «с фамильярностью и грубостью дурного тона».
Няня Ольги Николаевны (дочери Николая II) пила и распутничала с казаками конвоя, а бонна ее сестры Марии Николаевны мисс Игер была помешана на политике и в пылу дискуссий забывала обо всем на свете. Во время одного из споров, который затеяла англичанка с кем-то из прислуги, маленькая Мария, голенькая, выбралась из ванны и бегала по коридорам дворца, пока ее не обнаружила и не забрала тетка, великая княгиня Ольга Александровна.
Вследствие подобных эксцессов текучесть кадров при дворе была довольно высокой, и лица возле царственных детей часто менялись, не дав к себе ни толком привыкнуть, ни привязаться.
На протяжении XIX века роль родителей в воспитании детей неуклонно возрастала — это была общая и не только русская тенденция. Общение детей и родителей становилось все менее формальным; матери все чаще присутствовали при ежедневных занятиях детей — их играх и уроках — и не только наблюдали за тем, что делают воспитатели, но и сами много говорили и занимались с детьми, знали обо всем, чем была наполнена их жизнь, их душа. Отцы находили в семейном общении самый желанный отдых и возможность отвлечься от государственных дел и почувствовать себя обычными людьми.
Многое, конечно, зависело от конкретных людей. К примеру, императрица Мария Александровна была на редкость нежной и заботливой матерью; сыновья почитали ее буквально как святую. В то же время Александр II соблюдал с детьми некоторую дистанцию.
У Александра III было наоборот: императрица Мария Федоровна была больше царицей, чем матерью. Дети ее побаивались — и по большей части не искали у нее ни утешения, ни совета («ив голову бы не пришло», как вспоминала Ольга Александровна — может быть, и несправедливо; сама она любимицей матери не была).
Зато отца дети обожали. Он и ласкал их, и возился с ними маленькими, и позволял ездить у себя на спине, сам на четвереньках изображая лошадку, и рассказывал о собственном детстве, и даже показывал свои мальчишеские сокровища — то коллекцию миниатюрных фигурок животных из фарфора и стекла, то составленный когда-то вместе с умершим братом Николаем альбом собственных рисунков «Мопсополь», где действующими лицами были разнообразные мопсы. Они жили в своем собачьем городе и вели очень активную жизнь.
Дети визжали от восторга, когда отец-император демонстрировал им свою легендарную силу: гнул подковы, сгибал и разгибал кочергу, рвал колоды игральных карт. Мария Федоровна не любила подобных демонстраций — когда портили домашнее имущество, — и потому государь все время исподтишка поглядывал на дверь: не идет ли жена.
