от долгой истории колониализма, еще далеки от мира и примирения. Например, Франция и Алжир до сих пор не подписали «Елисейский договор» [234]. Европа не сможет рассчитывать на прочный мир, если будет ограничиваться только внутренними отношениями; она должна принять на себе ответственность и за то, что происходит за ее пределами, в глобализованном мире.
Возможностей для этого сегодня достаточно. Арена для нынешних дискуссий – музеи, которые обзавелись экспонатами или пополнили свои фонды в колониальную эпоху. Апогеем этой эпохи стал период с 1860 по 1914 год, когда имперская экспансия и освоение чужих ресурсов совпали с бумом в науке и технике. В этот период европейские музеи активно пополнялись сокровищами культуры со всего мира. Музеи в крупных мегаполисах, прежде всего в Париже, Лондоне и Берлине, соперничали за роль величайших и важнейших хранителей мирового культурного наследия.
В Германии спор разгорелся после открытия Форума Гумбольдта в реконструированном Берлинском дворце, в котором, согласно предложению, сделанному восемнадцать лет назад, должны были разместить этнографическую коллекцию. Теперь, когда общественное внимание привлечено к этим 500 000 объектам, впервые стала ясной вся сложность проблем культурного наследия. Прежде чем решать проблемы реституции произведений искусства или репатриации объектов культуры, необходимо прояснить вопрос происхождения этих культурных ценностей и установить контакты со странами, откуда они были вывезены. История присвоения и похищения культурных ценностей, начавшаяся во времена колониальных войн, сегодня должна быть достойным образом завершена с участием соответствующих пострадавших стран и их правительств.
Все согласны с тем, что понятие «изучение провенанса», появившееся в конце 1990-х годов в связи с поиском еврейских владельцев художественных ценностей, присвоенных нацистами, следует распространить и на культурные объекты колониальной эпохи. В коалиционном договоре новое немецкое правительство взяло на себя обязательство выяснять провенанс в отношении всех культурных ценностей, находящихся в немецких музеях и коллекциях. Французский президент Эммануэль Макрон сделал еще один решительный шаг. Выступая в конце 2017 года в Буркина-Фасо, он заявил, что в течение пяти лет согласует с соответствующими африканскими странами вопросы местонахождения и возврата культурных ценностей. Руководство комиссией по реституции колониального искусства Макрон поручил Бенедикт Савой и сенегальскому ученому Фелвину Сарру.
Бенедикт Савой занимает сегодня кафедру «История культурного наследия Европы XVIII–XX веков» в парижском Коллеж де Франс. Публикация ее лекции по случаю вступления в должность в марте 2018 года стала бестселлером. В ней историк искусства изложила свои мысли и чаяния, которые «приходят ей на ум после многих лет напряженного изучения истории культурного наследия человечества в европейских музеях», кроме того, Бенедикт Савой наметила важные рамочные условия для будущего этой истории в XXI веке [235]. Музей как институт, историю которого она исследовала, – это привилегированное место, где культура не только собирается, хранится и экспонируется, но и творится, изучается и проживается, это «место, где происходит физический контакт с чужими мирами, это архив человеческого творчества, одно из мест, где история зачинает будущее» (с. 48). Своей речью она обозначила поворот в истории музеев и культурного наследия от национальной к транснациональной и глобальной перспективе.
Савой понимает культуру как процесс и развитие отношений, которые осуществляются посредством обмена, трансферов, истории взаимосвязей, мобильности и миграции. Европейская культура вновь и вновь проникает в самые отдаленные культурные пространства потому, что она наделена особой волей к власти, завоеванию, исследованию и усвоению. Аллегория этого верховенства европейской культуры для Савой – статуя Жана-Франсуа Шампольона, египтолога, расшифровавшего иероглифы: ученый, погруженный в раздумья, сидит перед зданием Коллеж де Франс и, как укротитель хищников, попирает ногой разбитую голову египетского фараона. Бенедикт Савой предлагает «продумать еще непродуманное о культурном наследии и европейских музеях». Вот почему для нее экспонаты колониальных музеев имеют не только блистательный фасад, но и оборотную «теневую и мрачную сторону», которая «отмечена символическим или реальным насилием» (с. 28). Оборотной стороной европейской гордости за находки, открытия и победы она считает историю экспроприаций; Савой объединяет обе стороны – обогащение и ограбление, приобретших и утративших – в единую историю, каковой она и была когда-то.
Отталкиваясь от этой познавательной и моральной позиции, Бенедикт Савой разрабатывает свой проект и программу будущего культурного наследия. Здесь она касается тех уроков, которые европейцы извлекли из собственной истории: «Хорошая весть заключается в том, что мы наделены сочувствием, родившимся из истории вражды между нашими нациями, которую с трудом удалось преодолеть после Первой мировой войны. Мы в силах понять скорбь, гнев или ненависть тех, кто живет далеко, на других географических широтах, кто беднее и слабее нас и кто оказался в прошлом жертвой „интенсивной поглощательной способности“ нашего континента» (с. 50). Исходя из этого, можно «вновь связать экспонаты наших музеев с историей их происхождения – и с людьми, живущими ныне там, где эти экспонаты находились раньше» (с. 54). Только сквозь призму этой истории нам может открыться «взгляд на общее будущее мирового культурного наследия». Об этом будущем необходимо говорить «с людьми из всех регионов мира, откуда к нам прибыли экспонаты», потому что «нам есть чему учиться у тех, кто так обогатил нас» (с. 57).
Понятие «shared heritage» приобретает тем самым новый смысл, выходящий далеко за европейский горизонт, а музеи – новые стандарты диалогической памяти, общего сохранения и почитания культурного наследия.
Между 1945, 1989 и 2015 годами Европа трижды менялась коренным образом, поэтому каждый раз перед ней возникали новые задачи, возможности и вызовы. Так, во времена холодной войны на первом плане стояли примирение и взаимное сближение вдоль западных границ, а в Германии – развитие демократии. Два первых урока истории – обеспечение мира и демократия – были усвоены сразу после Второй мировой войны и позднее обновлены в новых исторических обстоятельствах. Падение Берлинской стены и крушение Восточного блока ознаменовало собой второй исторический этап. Исторический шанс, который получили западные страны после «горячей» Второй мировой войны, теперь, по окончании холодной войны, выпал и странам Центральной и Восточной Европы.
Но не все уроки, извлекаемые из истории, актуальны всегда. Некоторые пришлось пересмотреть, как, например, урок, о котором после 1945 года говорил Черчилль, предлагая подвести жирную финальную черту под историей насилия во Второй мировой войне и избрать целительное забвение. Оно помогло восстановить и сплотить Европейское сообщество, но это произошло за счет жертв Холокоста, которые, как, например, Жан Амери в Германии, не нашли никакого отклика в обществе. Лишь спустя полвека в Стокгольмской декларации (2000) память о Холокосте стала обязательной и объединяющей (западные) страны – участницы ЕС. На Западе и на Востоке ледниковый период памяти завершился с окончанием холодной войны. История проснулась на Востоке, написал тогда
