Передавали, что сам Александр III «присоединился к мнению меньшинства» «Паленской комиссии». По другой версии, вопрос был обсужден в Государственном Совете, где противники реформы также оказались в меньшинстве, и царь дал перевес голосу этого меньшинства. Законопроект, не гармонировавший с политикой правительства, был снят с очереди. Труд пяти лет был похоронен в канцелярских архивах.
§ 18 Российские фараоны и английский протест (1890)
Последнее десятилетие XIX века наступило для евреев при тревожных предзнаменованиях. Ярость политической реакции в России усилилась после «чудесного спасения» Александра III и его семьи при крушении поезда на станции железной дороги Борки (17 октября 1888). Под покровом церковно-мистического тумана, которым окружали это событие Победоносцев и его компания, в уме царя окончательно окрепло убеждение, что перст Божий указует ему спасти Россию от реформ и повернуть на путь древнего благочестия. На этой почве выросли контрреформы последних лет царствования Александра III: сокращение земского и городского самоуправления, усиление власти дворянства и духовенства, выразившееся в создании института «земских начальников» и размножении церковно-приходских школ; на ней же пышным цветом распустилась юдофобия, получающая отныне какой-то зловещий оттенок в высших сферах. Английский журналист, посетивший тогда Россию, рассказывает, что в 1890 г. царю была представлена одним из сановников записка о бедствиях евреев и о необходимости приостановить репрессивную политику; царь сделал на полях записки пометку в средневековом духе: «Но мы никогда не должны забыть, что евреи распяли нашего Господа и пролили Его драгоценную кровь». Фанатически реакционное министерство Дурново—Плеве (первый был министром внутренних дел с 1889 года, после смерти Толстого, а второй — его товарищем) вносило в управление все инквизиторские приемы департамента полиции, где оба эти сановника раньше состояли шефами.
После того как царь отверг мнение «Паленской комиссии» о необходимости облегчить положение евреев, министерству внутренних дел было поручено выработать противоположный проект усиления репрессий. Этот проект хранился в строгом секрете, как некий план военных действий против неприятеля. Но сохранить секрет было трудно. Министерство разослало генерал-губернаторам копии проекта для отзыва, и вскоре, благодаря усердию иностранных корреспондентов, списки с этих копий стали циркулировать в Лондоне, Париже и Вене. Весною 1890 г. в России и за границей носились тревожные слухи о каких-то «40 пунктах» подготовляемого драконовского закона о евреях. Заграничная пресса подняла шум по поводу ожидаемых новых преследований (лондонский «Таймс» и орган русской политической эмиграции «Darkest Russia»). В конце июля (н. ст.) в обеих палатах английского парламента были сделаны запросы правительству относительно возможности дипломатических представлений в защиту гонимых русских евреев, о которых Англии придется иметь попечение, если они массами будут эмигрировать туда. Премьер Салисбери в верхней палате и министр иностранных дел Фергюсон в нижней ответили, что очень сожалеют о «фактах, вызвавших запрос», но не могут входить в обсуждение русской внутренней политики. Когда же вслед за тем в Лондоне стали делать приготовления к митингу протеста, русское правительство поспешило заявить, что никаких новых мер против евреев оно не замышляет, и митинг был отменен. Говорили, что лорд-мэр Лондона Генри Айзекс (Isaacs), как еврей, не соглашался на этот митинг, где ему, по обычаю, пришлось бы председательствовать. То было проявление «такта», но с примесью несомненной трусости, присущей «рабам в свободе».
Заботясь об успокоении общественного мнения за границей, русское правительство в то же время делало все, чтобы поддерживать тревожное настроение среди евреев в России. Секретные проекты и циркуляры, которые рассылались из Петербурга, встретили живейшее сочувствие среди провинциальной администрации. Некоторые губернаторы вдруг принялись за полицейское воспитание евреев. В летние месяцы 1890 г., как будто по данному сигналу, в разных местах появились губернаторские циркуляры, обращавшие внимание чинов полиции на «дерзкое поведение» евреев, которые при встрече с русскими чиновниками не снимают шапок и не кланяются. Могилевский губернатор предписал уездным начальникам приучать евреев к почтительности по отношению к начальству, а чиновники объявляли этот приказ в городах и местечках с присовокуплением угроз для непослушных (в одном городе евреям грозили телесным наказанием). Одесский градоначальник, известный деспот Зеленой, издал приказ по полиции об «обуздании наглости, проявляемой евреями в местах скопления публики и особенно в вагонах пригородных железных дорог», где они не уступают мест и вообще оказывают неуважение «лицам, носящим форму, свидетельствующую об их высоком положении». Такую же грубую выходку позволил себе Виленский генерал-губернатор Каханов: в своем ответе на приветственную речь местной еврейской депутации он указал на «распущенность» еврейского населения, которая выражается в массовых скоплениях на улицах и т. п. Одновременное появление подобных деклараций в разных местах свидетельствовало о какой-то секретной инструкции, данной из центра с целью запугать, унизить еврея, демонстрировать его гражданскую низкопробность.
Систематическое издевательство над евреями вызвало наконец потребность протеста в прогрессивной части русской интеллигенции. Христианский философ, гуманист Владимир Соловьев задумал опубликовать протест выдающихся русских писателей и общественных деятелей против антисемитского направления «русской печати», то есть русского правительства с его наемными перьями в прессе. С большим трудом удалось ему собрать под протестом свыше ста подписей в Москве и Петербурге; среди них были подписи Льва Толстого, В. Короленко и других литературных знаменитостей (май — июнь 1890). Как ни мягок был по форме составленный Соловьевым протест, он при тогдашних условиях цензуры не мог быть опубликован [12]. Московский профессор Иловайский—сомнительный историк, но патентованный юдофоб — донес в Петербург о собираемых в Москве подписях под «юдофильской петицией», и главное управление по делам печати запретило редакциям всех газет печатать какое-либо коллективное заявление по еврейскому вопросу. Соловьев обратился с горячим письмом к Александру III, но получил через полицию внушительный совет — не поднимать шума из-за евреев, иначе его ждут административные кары. Так как от публичного протеста пришлось отказаться, то пошли окольным путем. Учитель Соловьева по еврейской литературе (Ф. Гец) издал смиренную апологию еврейства под заглавием «Слово подсудимого» и поместил там предисловие Соловьева вместе с письмами Толстого и Короленко в защиту евреев. Но как только книжка была напечатана, цензура ее конфисковала и распорядилась сжечь все экземпляры. Так затыкали рот немногим защитникам еврейства, давая в то же время полную свободу слова его гонителям.
Задушенный в России крик негодования раздался снова за границей. Еврейское общество в Англии взяло на себя инициативу протеста. 5 ноября (н. ст.) в «Times» появилось следующее воззвание от имени «Russo-Jewish Committee»: «Русское правительство официально опровергает факт подготовления новых репрессий против евреев, но оно применяет все прежние с такой жестокостью, что еврей в черте оседлости уподобился узнику в клетке, стенки которой постоянно сдвигаются, так что несчастный
