В советской литературе часто подчеркивается, что возникновение антифашистской коалиции служит дополнительным подтверждением правильности довоенной сталинской внешней политики в период от борьбы за «коллективную безопасность» до заключения пакта с Гитлером в 1939 г. Именно эта политика, по мнению советских авторов, не позволила СССР оказаться втянутым в конфликт тогда, когда Англия уже сражалась с Германией[1]. В подобных утверждениях есть доля истины, но не больше. Первым творцом коалиции вопреки собственным намерениям был Гитлер. Развязав агрессию против СССР в тот момент, когда еще шла война на Западе, он объединил в одном лагере трех главных своих противников.
В отличие от Сталина Черчилль не был захвачен врасплох немецким наступлением на Восток: он предчувствовал его, более того — возлагал на него надежды. Поэтому уже вечером того же дня, 22 июня 1941 г., он произнес по радио свою известную речь:
«Каждый человек, каждое государство, которое будет воевать с нацизмом, получит нашу поддержку... Из этого следует, что мы окажем всю возможную помощь России и русскому народу... Дело каждого русского, который сражается в защиту своего очага и своего отечества, есть дело свободных людей и народов во всех частях света»[2].
Сталин в растерянности первых дней войны, опрокинувших все внешнеполитические расчеты, сомневался в искренности намерений английского премьера. Об этом свидетельствуют, в частности, самые последние данные, имеющиеся в нашем распоряжении. Однако Сталин не замедлил сообразить, какие выгоды он может извлечь из предложений Черчилля[3].
Истории великой антифашистской коалиции посвящено уже столько исследований, воспоминаний участников событий и документальных публикаций, что нет необходимости подробно воспроизводить отдельные этапы ее становления[4]. Достаточно будет лишь напомнить здесь наиболее важные с советской точки зрения моменты этого процесса. Союз не родился сразу же после первоначальных обязательств, /135/ провозглашенных его будущими участниками: он явился плодом дипломатических и военных усилий, увенчавшихся первым формальным результатом по истечении почти что года после нападения гитлеровцев на Советский Союз.
12 июля 1941 г. в Москве было подписано первое официальное англо-советское соглашение, в котором правительства обеих стран обязывались оказывать друг другу помощь в войне и не заключать сепаратного мира или перемирия[5]. В конце этого же месяца в Москву прибыл доверенный представитель президента США Рузвельта Гарри Гопкинс; он был первым западным государственным деятелем, который смог убедиться в твердой решимости советского народа дать отпор агрессору[6]. В конце сентября в Москве состоялась трехсторонняя конференция с участием Бивербрука от Англии и Гарримана от США, на которой была выработана первая программа оказания экономической и военной помощи СССР. 7 декабря нападение японцев на Пёрл-Харбор, сразу же поддержанное Гитлером и Муссолини, повлекло за собой вступление Соединенных Штатов в мировую войну. Несколько дней спустя в Москву прибыл британский министр иностранных дел Иден для обсуждения собственно политических проблем союза[7]. Свое юридическое оформление этот союз получил после настойчивых советских напоминаний в мае-июне 1942 г., когда Молотов в свою очередь посетил Лондон и Вашингтон. В ходе визита он подписал с Великобританией 20-летний договор против германской агрессии, а затем соглашение с США, регулирующее принципы взаимопомощи между двумя странами во время войны[8].
Союз явился историческим событием чрезвычайной важности, сдвинувшим с места горы предубеждений. Вступавшие в коалицию люди и государства воплощали не просто разные национальные культуры, но и противоположные мировоззрения, взаимоисключающие политические институты и общественные порядки, которые в прошлом вели друг против друга беспощадную борьбу. Сотрудничество с СССР, особенно в США, имело еще многочисленных противников, в первую очередь в католических кругах[9]. В ноябре 1941 г. Черчилль и Сталин обменялись посланиями, в которых заверяли друг друга, что различия в общественном строе их стран не помешают их сотрудничеству ни в ходе войны, ни в послевоенный период[10]. Подобное взаимное обещание заключало в себе огромной важности новшество, но само по себе не могло еще помешать тому, чтобы обе стороны продолжали питать друг к другу сильное недоверие. Опубликованные много лет спустя документы и мемуары позволяют констатировать, насколько глубоко укорененным оставалось это недоверие, по крайней мере в руководящих кругах трех стран, даже в периоды самого тесного братства по оружию. В разное время и по разным поводам и Черчилль, и Сталин, не сговариваясь, высказали одну и ту же мысль о том, что для уничтожения такой чумы, как Гитлер, позволительно пойти на сделку с самим дьяволом («чертом с его бабушкой» — как выразился на русский манер Сталин[11]). Таковы были предпосылки, /136/ с которыми пошли навстречу друг другу участники союза. Но, несмотря на острые конфликты, сталкивавшие их в прошлом, руководители всех трех стран были достаточно осмотрительны и не допустили, чтобы сохраняющееся недоверие заслонило их основную цель: полный разгром фашистской коалиции. Тем не менее ни у одного из союзников так до конца и не рассеялись подозрения насчет того, что ему приходится иметь дело с «дьяволом».
Долгое время развитие союза испытывало на себе гнет тяжелой обстановки на русском фронте. В течение более чем двух лет советский партнер был лишь формально равноправным участником коалиции. Английские и американские руководители сразу поняли, насколько выгодным для них является нападение Гитлера на СССР: на определенное время оно отвлекало вооруженные силы Германии от активных действий на Западе или в других районах земного шара. Вместе с тем первоначальные расчеты убеждали их, что такое удачное стечение обстоятельств продлится недолго: военные эксперты почти единодушно считали, что крах советского сопротивления наступит очень скоро. Следовательно, заключал из этого американский генеральный штаб, необходимо наилучшим образом использовать эту краткую отсрочку[12]. Потом забрезжила надежда, что Советский Союз продержится до ближайшей зимы, что отсрочило бы развязку на Восточном фронте по крайней мере до следующего года. Нужно было, следовательно, помогать советскому народу сопротивляться и дальше — таков был смысл всех мероприятий союзников в первое лето войны. Рузвельт отдал распоряжения об оказании помощи России «до тех пор, пока она будет продолжать активную борьбу с державами “оси”». В своих первых посланиях Сталину Черчилль не скупился на выражения восхищения «изумительной борьбой» русских, Хотя как раз в те недели было мало оснований приходить в восторг. В свою очередь в частных разговорах он повторял: «Лишь бы они продолжали сражаться!»[13]. Но смогут ли они? Американцы и англичане не раз испытывали сомнения на этот счет. Первый раз это было во время битвы под Москвой, когда Черчилль заговорил об «агонии» России. Потом это повторилось страшным летом 1942 г., когда новый посланец Рузвельта, Уилки, отправился в Москву, напутствуемый предупреждением президента, что в СССР он может оказаться в момент последней судороги[14].
На протяжении всей этой фазы советская внешняя политика неукоснительно придерживалась оборонительной линии. Помимо развития военного сотрудничества с посланными самой судьбой союзниками, ее первоочередной целью было прикрыть тылы СССР. Япония со своей грозной Квантунской армией, нацеленной на Сибирь, вынуждала СССР держать на Дальнем Востоке огромные военные силы, но Москва бдительно следила за тем, чтобы не допустить возникновения осложнений в тех краях, что принудило бы и Советский Союз вести войну на два фронта (достаточно было того, что о провоцировании японского нападения всячески хлопотал Гитлер). У Сталина /137/ были веские основания опасаться такого развития событий. Поэтому, когда Иден сразу после начала военных действий между Токио и двумя западными державами стал зондировать его намерения относительно войны с Японией, Сталин признался ему, что предпочитает отложить ее начало на возможно более поздний срок[15]. Напротив, когда речь зашла о сопредельных государствах, которые немцы надеялись мобилизовать себе на помощь, — о Турции, Иране, Афганистане, — то здесь советская дипломатия вместе с английской прибегла к нажиму с целью обеспечить их нейтралитет. Что касается Ирана, по территории которого проходил жизненно важный путь, связывавший СССР с западными державами, то Советский Союз договорился с англичанами о совместной оккупации этой страны.
В тот момент никто не мог знать, как и когда закончит войну СССР и каков будет к ее окончанию его вес среди других держав. Так или иначе, и в Лондоне, и в Вашингтоне, где мало кто подозревал, какой способностью к восстановлению своих сил обладает Советский Союз, полагали, что вес этот будет небольшим. В откровенном разговоре со своими сотрудниками Черчилль говорил:
