головой?
Взгляни: толпой к тебе твои вернулись дети.
Прийми же их, и всей семьей, сквозь строй народов и столетий,
Чрез бездну мук, чрез цепь невзгод, ступай вперед.
Вперед — под звуки старой песни! Века грядущие зовут.
И громы нам кричат: воскресни! И бури гимны нам поют.
Этот марш исхода, аккомпанируемый «громом» погромов, выражал настроение всех, мечтавших об «обетованной земле» — на берегах ли Иордана или Миссисипи. Родившаяся в грозе и буре идея эмиграции как средства национального возрождения нашла своего вдумчивого теоретика в лице врача Леона Пинскера, бывшего редактора «Сиона» в Одессе, некогда видевшего разрешение еврейской проблемы в ассимиляции (том II, § 47). В изданной за границей анонимной брошюре «Автоэмансипация» Пинскер выразил весь тот ужас, который он испытал перед зрелищем материального рабства евреев в России и духовного рабства эмансипированных евреев Запада. Для него еврейский народ в диаспоре не живая нация, а призрак нации, какой-то дух, бродящий по земле и пугающий собою все живые народы. Спасение еврейства в том, чтобы превратить этот призрак и реальность путем возрождения еврейского народа на его собственной территории, которая усилиями всей нации и при содействии международном должна быть приобретена где-нибудь в пригодном для того месте, будь то Палестина или Америка. Это и есть путь «самоэмансипации», в отличие от гражданской эмансипации, милостиво даруемой евреям народами-хозяевами и не гарантирующей их от антисемитизма и унизительного положения граждан второго сорта. Еврейский народ может возродиться, если вместо многих убежищ на всей поверхности земного шара он сосредоточится в одном убежище, политически обеспеченном. Для этой цели должен быть созван общееврейский конгресс, который взял бы на себя финансовую и политическую реализацию дела. Нынешнее поколение должно сделать первый шаг на пути национальной реставрации, потомство сделает дальнейшие шаги. Брошюра Пинскера, изданная в Берлине на немецком языке для воздействия на западных евреев, не имела успеха в этой ассимилированной среде, где двадцатью годами раньше без отклика прозвучал голос Гесса, но в России она стала катехизисом палестинофильства. На читателей сильно действовал ее лапидарный стиль, образцами которого могут служить следующие фразы: «Еврейский народ везде присутствует, но нигде не бывает дома... Для живых народов еврей — мертвец, для туземцев — чужак, для имущих — нищий, для бедных — эксплуататор или миллионер, для патриотов — человек без отечества... Наше отечество — чужбина, наша солидарность — всеобщая вражда к нам, наше оружие — смирение, наша оборона — бегство, наша оригинальность — приспособление, наше будущее — завтрашний день». Исторически все эти утверждения чрезвычайно спорны, как и основная идея Пинскера о нации-призраке, но вылившееся в них глубокое отчаяние разочарованного ассимилятора должно было сильно действовать на взволнованные умы.
В то время, когда «Призыв к соплеменникам» Пинскера еще лежал на типографском станке в Берлине, в России уже последовали отклики на такой же призыв, в более конкретной форме раздавшийся в рядах пылкой молодежи. Весною 1882 г. в Харькове образовался кружок молодежи, преимущественно студентов, под именем «Билу» (BILU, по инициалам девиза: Bet Jacob lechu unelcha — «род Якова, уйдем!»), поставивший себе целью основать образцовые земледельческие колонии в Палестине и пропагандировать идею колонизации древней родины. Несколько сот адептов примкнуло к кружку «Билу» в разных местах России, но в Палестину переселились летом того же года лишь несколько десятков пионеров, о судьбе которых будет рассказано дальше (§ 31). В ближайшее время идея заселения Палестины имела более духовное, чем практическое значение. В годины российских ужасов взоры многих страдальцев обращались на Восток, к маленькой полоске на берегу Средиземного моря, где грезилась новая жизнь на развалинах седой древности. С каждым годом росло палестинское движение, принимая организованные общественные формы. В России размножались кружки палестинофилов, или «Друзей Сиона» («Ховеве-Цион»). Объединяющий центр их находился в Одессе, где организацией дела занимались идеологи палестинизма Пинскер и Лилиенблюм. В конце 1884 г. делегаты всех кружков собрались на съезд в пограничном прусском городке Каттовице. Был создан фонд «Мазкерет Моше» (в честь английского филантропа Моисея Монтефиоре), куда стекались пожертвования на нужды палестинских колоний. К движению, поднятому интеллигентами, примкнули и некоторые представители раввинской ортодоксии (белостокский раввин Самуил Могилевер и др.), что значительно ослабило оппозицию ортодоксальных масс к этому политическому движению, в котором благочестивые люди видели конкуренцию традиционному мессианству. Действуя нелегально, палестинофильские кружки в России не могли развить широкую деятельность; у них едва хватало средств на поддержку пары колоний в Иудее. Тогда было решено (на Друскеникском съезде 1887 г.) ходатайствовать перед русским правительством о легализации комитета помощи палестинским колонистам, что было достигнуто позже, в 1890 году. Соединенными усилиями «Друзей Сиона» в России и пионеров колонизации в Палестине был создан ряд земледельческих колоний в Иудее и Галилее (см. дальше, § 31).
Рядом с маленьким ручьем палестинской колонизации эмиграция в Америку представлялась широким потоком, но это было движение стихийное, неорганизованное. Тут сказались последствия трусливого решения, принятого в Петербурге весною 1882 года съездом делегатов от еврейских общин. Отказавшись от создания центрального органа для урегулирования эмиграции, съезд оставил большое массовое движение на произвол стихий, которые неминуемо вели к катастрофам. Балтский погром вызвал новую вспышку панической эмиграции. Летом 1882 г. в пограничном галицийском городе Броды опять скопились два десятка тысяч беженцев, не имевших средств на переселение в Америку и ждавших помощи от еврейских организаций Западной Европы. Учрежденные в главных столицах Европы комитеты помощи занялись делом эвакуации Брод от бедствовавшей массы беженцев. В течение лета и осени эта работа была с трудом закончена; большая часть эмигрантов была отправлена в Соединенные Штаты Северной Америки, остальные же рассеялись по разным центрам Западной Европы. В следующий год, когда эпидемия уличных погромов пошла на убыль, сократились и размеры эмиграции (вместо 17 тысяч эмигрантов в 1882 г. было 7 тысяч в 1883 г.); но упрочившиеся затем систематические легальные погромы — сужение «черты оседлости» и другие ограничения — снова усилили эмиграцию, которая с тех пор постепенно возрастала: в трехлетие 1884-1886 гг. по 17-15 тысяч ежегодно, в трехлетие 1887-1889 гг. по 28-32 тысячи, а в 1891-1892 г. по 50-60 тысяч (дальше, § 29).
Эмиграция, отнимавшая только часть прироста еврейского населения в России, не разрешала, конечно, еврейской проблемы в стране исхода. Оставшиеся дома миллионы должны были думать, как бороться с рецидивом средневековья. Вся тяжесть этих забот легла на еврейскую интеллигенцию. Многие из ее представителей, еще надеявшиеся на скорую перемену политического курса, продолжали борьбу за эмансипацию и культурное обновление в России. Печатным
