рекрутчины, когда кагалы были превращены в полицейские учреждения для «ловли» детей и юношей, в еврейских общинах усилилась язва доносительства. Развился тип профессионального доносчика, «мосера», который грозил кагалу своего города разоблачением его злоупотреблений особенно по части исполнения рекрутской повинности, и вымогал таким способом деньги за молчание. От этих шантажистов житья не было, и бывали случаи, когда с особенно вредными из них тайно расправлялись самосудом. Такой случай был обнаружен в Подольской губернии, в 1838 г. В городе Новая Ушица были убиты два опасных доносчика, которые держали в страхе всю губернию; одного, как утверждала молва, убили в синагоге, а другого по дороге в город. Преступление было властями признано делом рук еврейского общества и даже целого ряда общин, «произведших сие злодейство по приговору собственного их судилища». Было привлечено к суду около 80 кагальных старшин и «почетных хозяев» Ушицы и соседних местечек, в том числе два раввина. Дело передано было военному суду, который решил подвергнуть виновных «примерному наказанию». 20 человек были присуждены к каторжным работам и арестантским ротам, с предварительным «наказанием шпицрутенами» (некоторые умерли под ударами). Некоторым удалось бежать еще до суда; среди них был «ребе» Израиль Ружинский, спасшийся бегством в Австрию и прославившийся позже как основатель цадикской династии в Садагуре, в Буковине.
На той же почве доносов возникло и Мстиславское дело (1844). В городе Мстиславле, Могилевской губернии, произошло на базаре столкновение между толпою евреев и отрядом солдат при аресте контрабандного товара в одном еврейском магазине; в результате побоища оказалось сломанное солдатское ружье. Местные власти донесли губернатору, что евреи учинили «бунт». Доносчик из выкрестов нашел удобный случай отомстить презиравшим его бывшим единоверцам и сделался орудием в руках административных юдофобов. В январе 1844 г. в Петербурге были получены из Могилева тревожные донесения о «еврейском бунте». Дело было доложено царю, и последовала быстрая резолюция: «Главных виновников по этому происшествию предать военному суду, а за буйственный поступок евреев того города взять с них с десяти человек одного рекрута». Соблюдены были общие принципы эпохи: все за одного; сначала расправа, потом суд. Указ, получившийся в Мстиславле накануне Гаманова дня, Пурима, поверг евреев в отчаяние. В пост Эсфири все синагоги огласились рыданиями. В городе начался террор: почетнейшие представители общины были посажены в острог, причем им обрили половину волос на голове и полбороды для обезображения; ловили мужчин, не разбирая возраста, для отправки в армию, ибо этой каре подлежала, по царской резолюции, десятая часть еврейского населения; до окончания следствия всем евреям запрещалось выезжать из города. Тогда бедствующая община решила отправить в Петербург ходатая, популярного филантропа Ицхака Зеликина, имевшего связи в влиятельных кругах столицы. По его ходатайству перед министерством из Петербурга были посланы в Мстиславль два ревизора, которые расследованием дела на месте обнаружили все махинации ретивых администраторов, представивших уличную драку в виде народного восстания. Новая следственная комиссия, при участии петербургского ревизора князя Трубецкого, выяснила полную непричастность еврейского общества к происшествию. Тогда последовала «монаршая милость»: заключенных старшин выпустили из тюрьмы, сданных в солдаты возвратили со службы, некоторых местных чиновников отдали под суд, а могилевскому губернатору объявили строгий выговор. Это было в ноябре 1844 г., после десятимесячного террора. В синагогах славили Бога за избавление и постановили этот день (3 Кислева) праздновать в общине ежегодно.
Так правительство постоянно терроризировало еврейские общины. Однако народные погромы против евреев были еще не в моде. Единственный погром, устроенный греками в Одессе в 1821 г., был не местного, а иноземного происхождения: это был отголосок тогдашней борьбы греков с турками в Константинополе, перебросившейся в греческую колонию Одессы (см. дальше, § 33).
Особое положение занимали евреи в той обширной провинции, которая в 1815 г., в силу решения Венского конгресса, образовалась из территории бывшего Герцогства Варшавского и вошла в состав Российской империи под именем Царства Польского. Совершенно автономное в период 1815—1830 гг. («Конгрессовка»), с местным правительством в Варшаве и сеймовой конституцией, Царство Польское независимо от имперского законодательства регулировало быт своего полумиллионного еврейского населения [24]. После восстания 1830 года усмиренная Польша была теснее связана с империей, но и тогда там продолжало еще отчасти действовать особое, местное законодательство для евреев.
Бурны были первые годы Царства Польского. После крушения национальных надежд, связанных с походом Наполеона в Россию, после падения Герцогства Варшавского и образования временного правительства в Варшаве по поведению Александра I (1813) поляки ждали решения своей участи от русского царя. К этому «освободителю Европы» обратила свои взоры и еврейская масса, которой конституция бывшего герцогства была преподнесена в оправе наполеоновского-«позорного декрета» (том I, § 43). В мае 1815 года Венский конгресс, утвердив образование автономного Царства Польского под властью России, намечал основы будущей конституции, один параграф которой гласил: «Израильский народ сохранит все гражданские права, которые ему обеспечены нынешними законами и распоряжениями; особыми правилами должны быть установлены условия, которые облегчат старозаконным добиться более широкого участия в гражданских правах». Этот пункт проекта, выработанного польским политиком Адамом Чарторыйским, только условно обещал расширение гражданских прав евреев; условия же эти были известны: «исправление» евреев путем их ополячения и национального обезличения.
Разработка еврейского вопроса началась в «Комитете реформ», учрежденном в Варшаве под руководством Чарторыйского. Вопрос рассматривался в комиссиях по устройству крестьян и городов. Был составлен проект реформы еврейского быта, проникнутый духом «просвещенной опеки». В теории проект признает за евреем права человека и гражданина и видит конечную необходимость эмансипации, но, говорится там, «при невежестве, предрассудках и нравственной испорченности, которые мы видим в массах еврейского и польского народа», немедленная эмансипация принесла бы только вред, ибо дала бы евреям большую свободу действий в ущерб интересам страны; необходимо поэтому предварительное исправление еврейских масс путем запрещения им вредной питейной торговли и привлечения к земледелию, уничтожения кагалов и всякой общинной автономии, изменения системы школьного воспитания в гражданском духе. Обращая взоры на Запад, где евреи начали уже ассимилироваться, польский комитет пожелал узнать мнение тогдашнего идеолога ассимиляции, берлинского реформатора Давида Фридлендера. От имени варшавского правительства обратился к Фридлендеру с письмом куявский епископ Мальчевский, прося его высказаться по вопросу о предполагаемой в Польше реформе. Польщенный этим предложением, Фридлендер в 1816 г. составил подробную записку, которая позже (1819) появилась в печати под заглавием «Улучшение израэлитов в Царстве Польском» (на немецком языке). Польские евреи, рассуждает автор, сильно отстали от западных в культурном отношении; их просвещению мешают талмудическое воспитание, вредное хасидское учение и катальная организация;
