Резкое ухудшение произошло в отношениях между Советским Союзом и польским правительством в Лондоне. Дело дошло до полного дипломатического разрыва. Поводом послужило зловещее открытие, сделанное на окраине Смоленска, в деревне Катынь. Немцы объявили, что обнаружили здесь ров, заполненный телами нескольких тысяч расстрелянных польских офицеров, и обвинили в их убийстве советские власти. Еще до того как Москва ответила на эти обвинения, лондонские поляки приняли на веру гитлеровскую версию и потребовали проведения заведомо невозможного международного расследования[I]. Советское правительство сочло подобное поведение враждебным по отношению к СССР и сочувственным по отношению /153/ к Германии и с этого момента отказалось от поддержания каких бы то ни было связей с эмигрантским правительством Польши[71]. Полным контрастом этому разрыву были превосходные отношения, которые продолжали развиваться между Москвой и чехословацким правительством Бенеша. Этот последний считал, что странам Восточной Европы необходимо соглашение с Москвой, и был поэтому настроен критически по отношению к полякам. В те же месяцы он предложил Советскому Союзу договор о дружбе, который и был подписан в конце года, несмотря на затяжную оппозицию англичан[72].
На этом фоне возникающих новых противоречий продолжался главный стратегический спор о втором фронте, переплетавшийся теперь с дискуссией по поводу первых проектов послевоенного устройства в Европе и во всем мире. Все главные участники спора, правда, внимательно следили за тем, чтобы эти две темы не смешивались, и неизменно обосновывали свои оперативные замыслы исключительно соображениями военного характера. На протяжении всего 1943 г. Черчилль пытался соблазнить американцев своим «балканским вариантом» второго фронта, предлагая им провести целую серию десантов в Восточном Средиземноморье. При этом он также отстаивал свои тезисы чисто стратегическими резонами, хотя его собеседникам было ясно, что им движут типично политические соображения: стремление не допустить, чтобы советские войска пришли в Восточную Европу раньше, чем англо-американские[73]. Тем временем все интенсивнее велись консультации о вопросах послевоенного мира: печать всех трех держав широко обсуждала их. На протяжении 1943 г. состоялось целых три личных свидания Рузвельта и Черчилля (в январе — в Касабланке, в мае — в Вашингтоне и в августе — в Квебеке); кроме того, английский министр иностранных дел Иден провел 20 дней в Соединенных Штатах, обсуждая эти темы с американцами. СССР оставался пока в стороне. Одновременно с роспуском Коминтерна Сталин сменил своих послов в Вашингтоне и Лондоне. Вместо прославленных стариков — Литвинова и Майского, деятелей социалистического движения с дореволюционной поры и активных проводников предвоенной внешней политики, способных на самостоятельную инициативу (оба они, покидая свои посты, понимали, что их уход имеет политическое значение[74]), — пришли два молодых чиновника, Громыко и Гусев, — безвестные, но послушные исполнители полученных директив.
Впрочем, время послов уже миновало. Рузвельт, тщетно предлагавший Сталину принять участие в англо-американской встрече в Касабланке, теперь хотел личной встречи с ним. Его предыдущее предложение не было принято советским лидером[75]. Но поскольку Черчилль опасался оказаться исключенным из прямого соглашения между Рузвельтом и Сталиным, начала вырисовываться идея встречи втроем, предварительно подготовленной совещанием министров иностранных дел. Сталин добился того, чтобы обе встречи происходили в указанных им местах: совещание министров — в Москве, глав правительств /154/ — в Тегеране. В поддержку своей позиции он приводил солидный довод: важность осуществляемых под его руководством военных операций требует его каждодневного присутствия в СССР или в непосредственной близости от его границ. Сталин не хотел покидать территорию, контролируемую его войсками[76], к тому же он не летал на самолете. Однако им руководили не только эти личные мотивы. В своих маневрах ему неизменно удавалось добиваться, чтобы трехсторонние встречи на высшем уровне происходили в тех местах, при тех обстоятельствах и в те моменты (когда военные успехи его армий были уже неоспоримы), которые не могли оставлять никаких сомнений насчет необходимости считаться с представляемой им державой как с равной.
Конференция министров иностранных дел состоялась в Москве с 19 по 30 октября; встреча Рузвельта, Черчилля и Сталина в Тегеране — с 28 ноября по 1 декабря. Немногие международные совещания могут сравниться с ней по своей плодотворности. В Москве были обсуждены многочисленные вопросы, ряд которых затем рассматривался и главами правительств. Были приняты некоторые важные решения. Так, была одобрена декларация о принципах «всеобщей безопасности». Среди прочего в ней содержалась формула «безоговорочной капитуляции» Германии, выдвинутая Рузвельтом в Касабланке. Впоследствии у нее нашлось немало критиков, но в тот момент ее достоинство состояло в устранении подозрений о возможности сепаратной договоренности с врагом. Сверх того, декларация возвещала о создании в будущем широкой «международной организации» для поддержания мира[77]. Другими преданными гласности документами были: 1) резолюция относительно Италии, устанавливавшая демократические принципы, которые предстояло ввести в этой стране (была создана и консультативная комиссия, в состав которой был включен советский представитель при союзном командовании на Апеннинском полуострове); 2) решение о восстановлении независимости Австрии; 3) заявление об ответственности немецких военных преступников, которые должны быть судимы в тех странах, где ими были совершены преступления[78]. Наконец, для подготовки решения европейских проблем была учреждена политическая комиссия трех правительств с местонахождением в Лондоне.
По своему значению Тегеранская конференция намного превосходила свой московский пролог. Впервые сошлись вместе все три авторитетнейших лидера коалиции. Собственно конференция заключилась в ежедневных совместных заседаниях, за которыми обычно следовали менее официальные (но не менее важные) разговоры за ужином, который давался по очереди каждым из участников, и во время нескольких двусторонних бесед[79]. Первым и главным результатом, потребовавшим наиболее длительных дебатов, явилось принятие общей военной стратегии. Обнаружив, что западные партнеры все еще колеблются, Сталин не остановился перед жесткими выражениями; он даже дал понять, что если вопрос о втором фронте не будет /155/ решен, то он не намерен попусту терять время и готов уехать домой[80]. Черчилль и во время этого последнего раунда упорно отстаивал свой «балканский вариант». Но поскольку Рузвельт еще до этого склонялся к поддержке советского тезиса, верх взяла сталинская постановка вопроса. Было решено, что англичане и американцы высадятся в мае 1944 г. на севере Франции, причем эта главная операция будет сопровождаться еще десантом на юге. Сталин со своей стороны гарантировал, что Красная Армия осуществит ряд наступательных операций на Востоке, с тем чтобы не дать немцам возможности свободно маневрировать резервами между Восточным и Западным фронтами. От черчиллевского «балканского варианта» осталось лишь согласованное решение оказать нажим на Турцию с целью заставить ее вступить в войну (хотя Сталин заявил — и факты доказали, что он был прав, — что турки на это не пойдут)[81]. Соглашения касались не одной Европы: зона их действия простиралась вплоть до Дальнего Востока. Еще в Москве Сталин объявил государственному секретарю США Хэллу, что СССР начнет войну с Японией, как только Германия сложит оружие. В Тегеране он повторил это обещание, к большому удовлетворению американцев, которые неизменно давали понять советским деятелям, что в США очень хотели бы такого обязательства с их стороны[82].
После урегулирования стратегических вопросов было намечено также решение ряда политических проблем. Выдвигавшиеся в 1941-1942 гг. американцами и англичанами возражения насчет будущих западных границ СССР в 1943 г. были молчаливо сняты с повестки дня. Спорной оставалась лишь граница с Польшей. Щекотливость советской позиции заключалась в том, что границу эту СССР получил по соглашению с Гитлером; но был у советской стороны и весомый довод: предлагаемая ею пограничная линия совпадала с этническим водоразделом и, в сущности, повторяла очертания границы, рекомендованной в 1920 г. английским министром Керзоном[83]. Возник вариант с компенсацией Польше за счет Германии: Польша в этом случае должна была бы получить Восточную Пруссию (кроме Кёнигсберга, который советская сторона потребовала оставить за ней) и расширить свою территорию на западе вплоть до Одера. Никакого соглашения, напротив, не было достигнуто по вопросу о возобновлении контактов между СССР и эмигрантским правительством в Лондоне.
