и на проблемное, обостряющееся взаимодействие между индивидуумами, группами и медийной общественностью. Сквозная тема этой и других работ Каролин Эмке – защита отдельной и ранимой человеческой личности. Эту защиту, которую индивидуумы ищут в группах, они могут обрести только в демократии, основанной на взаимном признании, свободе быть другим и этосе, свободном от страха.
Спустя два года вышла книга почти под тем же названием. В ней не упоминается диссертация Эмке, поскольку она следует иной научной традиции, не социологической и англо-американской, а исторической и немецкой. Ее автор – Лутц Нитхаммер уже в подзаголовке своей книги «Коллективная идентичность. Тайные причины невероятного спроса» выражает резкое неприятие этого понятия. Как подобает историку, Нитхаммер пишет не о настоящем, а о прошлом. Описывая историю понятия «идентичность», он показывает, что его ценность «после 1980 года некоторым образом связана с тем, что оно появилось до 1930 года» [304]. Не углубляясь в новый мультикультурализм 1990-х, Нитхаммер пишет об использовании понятия «идентичность» в начале ХХ века. По его мнению, это понятие и сам дискурс об идентичности подрывают достижения теории модернизации. Поэтому он критически оценивает это понятие, а новый фетиш идентичности изобличает как химеру. «Идентичность необходима. В лексике наших дней она обозначает положительную социальную норму, которая намекает на утоление жажды спасения от неидентичного повседневного опыта. ‹…› Но поскольку идентичность – как будет показано ниже – в строгом смысле слова не существует в социуме, или, повторяя Хорста-Эберхарда Рихтера, потому что тот, кто говорит об идентичности, доказывает, что ее у него нет, то, на мой вкус, это отдает галлюцинацией голодного» [305]. В своем почти 700-страничном труде Нитхаммер изо всех сил, как и подобает критичному «Поколению 68», к которому он принадлежит, стремится опровергнуть все, что похоже на консервативное наступление «национального Мы». Относя идентичность к «пластиковым словам» (Уве Пёрксен), Нитхаммер обрушивает свою критику против коллективных мифов и фикций единства, которые хотят поглотить громоздкого и неуступчивого индивидуума ради некой идентичности.
Однако в своей книге Нитхаммер не только критичен, раздражителен и категоричен, но и одновременно незаурядный историк, очень точно документирующий происходящие на его глазах глубокие перемены в интеллектуальной сфере. Наиболее ценные высказывания обнаруживаются не в основном тексте, где он борется с понятием идентичности, а в примечаниях, где подводит итоги своих обширных разысканий и фиксирует факты. В начавшуюся эпоху онлайновых исследований Нитхаммера осенила замечательная идея распечатать из каталога Нью-Йоркской публичной библиотеки книжный список из пятисот названий с упоминанием слова Identity. Просматривая этот список, он установил две вещи: 1) большинство книг посвящены «разным версиям индивидуальной и коллективной идентичности» (а не личной или психологической, как он предполагал); 2) «едва ли не две трети книг посвящены всевозможным аспектам еврейской идентичности ‹…› или написаны авторами еврейского происхождения» [306]. Этот вывод через несколько страниц дополняется обзором немецкоязычных публикаций. Если в 1970-е годы было издано почти 200 книг об идентичности, то в 1990-е их количество увеличилось до 1700. Нитхаммер не может удержаться от замечания: «Удвоение числа новых изданий об идентичности за одно десятилетие указывает на уникальное место, занимаемое этой темой». Эту, на мой взгляд, важнейшую фразу книги он спрятал на двадцать первой странице, в длинной сноске.
Есть вопрос, которым Нитхаммер не задается в своей книге: чем объяснить столь поразительный спрос на понятие «идентичность»? В чем причина неожиданно возросшего употребления этого слова? В качестве предварительного ответа я могу добавить лишь немногое к своим предыдущим тезисам об истории этого понятия. Понятие идентичности, включенное в историю и культуру, стало междисциплинарным и интернациональным ключевым понятием. Его высокая востребованность оказалась устойчивой. В университетской среде научная интерпретация теории модернизации с ее акцентом на автономном индивидууме и таких ценностях, как инновации, прогресс и неизбежно растущее «овеществление» (Versachlichung) жизни, утратила силу убеждения. Ее место в 1990-е годы заняла культурология с новыми вопросами, понятиями и задачами. Вне университетов высокая востребованность понятия «идентичность» обусловлена крахом политических идеологий в конце холодной войны и поиском новых форм коллективной принадлежности в эпоху глобализации. Очевидно, что, если есть люди, предпочитающие не разрушать, а крепить религиозные, социальные, национальные, этнические и культурные традиции и связи, то мы еще не пришли к космополитическому мировому сообществу, которое обещано нам сторонниками теории модернизации. Поэтому высокая востребованность понятия идентичности кажется «невероятной» лишь теоретикам модернизации, не ожидавшим такого поворота. Разумеется, усиление политики идентичности ставит перед нами сложные задачи. Ясно одно: табуизируя предмет, игнорируя очевидность или «деконструируя» понятие, мы не решим связанные с ним проблемы. Нитхаммер представил яркое идеолого-критическое истолкование понятия «идентичность». Но другим он оставил следующие важные вопросы: зачем понадобилось понятие «идентичность»? Как оно используется и какие возможности и опасности несет в себе?
Коллективная идентичность как компенсация. немецкий исторический музей в Берлине
Если мы заговорили о проблемах национальной идентичности на переломе тысячелетий, то пришло время привести еще один конкретный пример. За книгой Нитхаммера стоят бурные споры 1980-х и 1990-х годов об идентичности германской нации, которых он не касается. Если Соединенные Штаты сотрясали дискуссии по поводу социальной и политической идентичности, то в Германии – до и после ее объединения – дискуссии велись вокруг государственной политики идентичности. Одна из них была связана с переносом столицы из Бонна в Берлин. Ностальгия по Бонну была вызвана привязанностью к промежуточному послевоенному периоду, с которым связаны отказ от государственной символики и признание политической ответственности в сфере международных отношений. За переездом столицы в Берлин последовала «пруссификация» германской нации с ее символом – реконструкцией берлинского Городского дворца. Но большие культурно-исторические повороты не обязательно совпадают по времени со зримыми цезурами в исторических событиях. Собственно говоря, интеллектуальная переориентация наметилась уже в начале 1980-х годов. Это можно показать на примере создания Немецкого исторического музея в Западном Берлине. В ГДР был Национальный музей, и Гельмут Коль, историк на троне канцлера, не хотел отставать. Он таки добился своего в Западной Германии, где интеллектуалы жили, обходясь без идентичности и ставя себе это в заслугу. «Наш университет не обременен идентичностью!» – однажды колко заметил при мне Хайнц Дитер Киттштайнер, говоря об Университете Виадрина во Франкфурте-на-Одере. Согласно тогдашней концепции Хабермаса – Колберга [307], сторонников теории модернизации, следовало быть универсалистом и космополитом. Эта консолидирующая норма требовала приверженности все более абстрактному представлению о глобальном мире и постоянного преодоления всяческих партикулярных принадлежностей. Атавистическое понятие идентичности, связанное с императивными коллективными признаками, стояло на пути этого динамичного развития. Согласие среди интеллектуалов было полным: исторический музей, задуманный Гельмутом Колем, несовместим с демократической свободой. Было опасение, что сверху навяжут определенную историческую доктрину, как
