Григорий Джаншиев - Эпоха великих реформ. Исторические справки. В двух томах. Том 1

М. Н. Катков, относясь довольно скептически к Земскому Положению, как продукту «бюрократического умозрения», приветствовал земство как начало общественного бессословного самоуправления. «Закон 1 января имеет особенную важность, – говорили Московские Ведомости, – не по тем специальным учреждениям (собраниям и управам), которые он создает, а по тем началам, которые он вызывает в нашей народной организации. В этих-то началах заключается его главное значение. До сих пор русский народ не имел совокупной организации, теперь он имеет ее. До сих пор мы имели отдельные гражданские состояния, чуждые друг другу, раздроблявшие народ или скрывавшие его единство и препятствовавшие течению его жизни; теперь положено начало живой цельной организации земства, основанной на всеобщем начале собственности. До сих пор у нас было замкнутое сословие дворян-помещиков; теперь мы получаем вольную (sic) группу землевладельческих классов, к которой будут принадлежать люди всех состояний при известном размере поземельной собственности и в которой дворянство не просто войдет в соприкосновение с другими сословиями, но вступит в органическую связь с народом»[660].

Зато глашатай олигархов-крепостников Весть, – предвосхищая перлы современного органа «единственно порядочных граждан», как он сам себя называет, «или паяца», «грязного хвоста консерватизма», органа «промотавшихся опричников», как величают его его же единомышленники, другие консервативные органы, – видел в всесословном характере земства и особенно в допущении «мужичья» прямое отражение революционных идей 1789 г. и социалистического движения вообще вкупе с коммунистическим в частности[661].

Начиная с 7 февраля 1865 г. постепенно стали открываться земские учреждения. В 1865–1866 гг. они были введены в 27 губерниях Европейской России, в 1867–1875 гг. – еще в 6 губерниях.

Если вообще способ введения реформы много значит, то он особенно был важен в данном случае, когда законодательство само было крайне несовершенно в смысле принципиальной выдержанности и открывало широкий простор для урезок при столкновении земства с административными властями. Отчасти намекая на этот недостаток Положения 1 января, М. Н. Катков писал еще 6 января 1864 г., что при применении Положения «желательна зоркая мудрость и либеральность»[662]. Не трудно догадаться, какого «либерального» духа и направления могла держаться администрация, руководимая таким неискренним другом либерализма и самоуправления, как П. А. Валуев.

Прежде всего он настоял на том, чтобы и без того ничтожные финансовые средства земских учреждений были еще больше урезаны при составлении Временных Правил о разверстании земского сбора между казною и земством. Во многих губерниях переданный в распоряжение земства сбор не превышал 40–50 тыс. руб., а между тем на содержание одних земских учреждений нужно было тратить 8о тыс. – 100 тыс. руб[663]. Чтобы выйти из затруднительного положения, земство ввиду крайней обремененности крестьянского населения и сравнительно большого обременения поземельной собственности решилось усилить обложение фабрик, заводов и других промышленно-торговых заведений. Администрация решительно воспротивилась этому, а на одно из земств, настаивавшее на своем праве (петербургское), вылила неожиданно такой поток холодной воды[664] (земские учреждения, ввиду доклада Валуева, были закрыты 6 января 1867 г., и дела земства переданы в старые присутственные места), что надолго должна была пропасть охота у земских деятелей действовать «самостоятельно». Рядом с этим шло пренебрежительное отношение к земским ходатайствам[665], усиление дискреционной власти председателя земского собрания[666], стеснение гласности[667] и пр. и пр.

В 1868 г. место Валуева занял ген. – адъют. Тимашев, но отношение правительства к земству не улучшалось[668]. «Земские учреждения, – писал Катков в 1870 г.[669], —представляют печальное зрелище. Гласные во многих местах охладевают к своему делу, перестают видеть в нем серьезное дело государственного значения[670], начинают сомневаться в его будущности. Они замечают в правительственных властях какое-то глухое нерасположение к этому созданию правительственной власти. Многие земские собрания последней сессии шли вяло за малочисленностью гласных; иные вовсе не состоялись за неприбытием узаконенного числа членов».

Земские учреждения начали все более и более хиреть и чахнуть, чему отчасти способствовало также апатичное и реакционное настроение[671] общества. Как ни трудно было вдохнуть жизнь в общество, находившееся долго под гнетом, – легче угнетать, говорит великий историк древности, нежели вновь воззвать к жизни[672], —но первые успешные шаги земства[673] показывали, что в обществе были еще живые силы и что безусловно был прав Катков, когда по открытии земских учреждений с торжеством говорил: «Неправда! у нас есть люди, дайте учреждения – люди явятся»[674]…

Кто знает, чего бы можно ждать от нашего самоуправления, если бы в такой исключительной по важности[675] момент, как 60-е годы, эпоха великих реформ и возрождения России, тон внутренней политике давал не такой двусмысленный творец двусмысленного бледного самоуправления, – которое зло, но метко было уподоблено Катковым «гримасе человека, который хочет чихнуть, но не может»[676], —а истинный друг самоуправления, глубоко верующий в великие принципы его и ради них способный понять и извинить его случайные недостатки, промахи и даже припадки нервности, пароксизмы нервного раздражения, неизбежные у людей после долгого гнета?!

Если за всем тем и несмотря на все тяжелые условия существования, земские учреждения внесли экономию во многих расходах сравнительно с казенным хозяйством[677], если из ничего создали народную школу[678], народную медицину[679], земское страхование и пр., создали составляющую гордость русской науки пред Европою особую земскую статистику[680], если, помимо всего этого, земские учреждения послужили школою политического воспитания для общества[681] и народа[682], то это доказывает, как живительна и плодотворна идея самоуправления даже в самом неудовлетворительном выражении и приложении ее. Несмотря на все бесчисленные и бесконечные реакционные «зигзаги»[683] русского прогресса, не мертвящей бюрократической рутине преодолеть эту великую зиждительную и животворящую общественную силу!

История подготовки, составления и применения закона о печати 6 апреля 1865 г. представляет много своеобразного и поучительного сравнительно с другими законоположениями эпохи великих реформ. Для подготовки и редактирования такого громадного и по объему, и по важности затрагиваемых интересов законодательного акта, как Положения о крестьянах 19 февраля, потребовалось с небольшим три года (с 20 ноября 1857 г. по 19 февраля 1861 г.). Образцовое по внешности и заключавшее полное переустройство сверху донизу всего судебного строя законодательство, как Судебные Уставы 20 ноября 1864 г., было составлено тоже в три года. Еще меньше времени потребовалось для выработки органических законоположений о земском и университетском самоуправлении 1862 и 1864 гг. На подготовительные же работы закона о печати ушло 10 лет, начиная с 1855 г., причем составлялось несколько проектов, образовалось несколько комиссий. Успели смениться четыре министра народного просвещения (Норов, Ковалевский, Путятин, Головнин). Даже само дело цензурного надзора успело в это время перейти из одного ведомства в другое – из Министерства народного просвещения в Министерство внутренних дел. В результате усиленных десятилетних работ получился крайне неудовлетворительный закон 6 апреля 1865 г., никого, кроме автора его, всегда довольного собою П. А. Валуева, не удовлетворивший и одобренный государственным советом, скрепя сердце и с специальною оговоркою, что закон вводится как «временная мера», «как переходная мера» впредь до устройства судебной части, т. е. открытия новых судебных установлений. Подобное неудачное решение так долго стоявшего на очереди вопроса, не предвещавшее ничего хорошего в будущем, обусловливалось частью личными свойствами главного руководителя цензурной реформы – П. А. Валуева, мастера на законодательные паллиативы (см. гл. V), частью особыми обстоятельствами, предшествовавшими и сопутствовавшими реформе, равно как и особым свойством самого предмета реформы.