Деньги
Куртизанки обретают любовь, настоящую безумную любовь в лице своих возлюбленных женского или мужского пола, и эта любовь часто оказывается для них фатальной. Многие заканчивают свои дни в нищете, уничтоженные душевными ранами, разбитые болезнями — как будто бы их смерть должна быть для них искуплением. У куртизанок ничего нет, если не считать страсти тратить деньги. Да, в промежутке между блестящим началом "карьеры" и трагическим концом они — владелицы порой гигантских состояний, но состояния эти эфемерны. Буржуа накапливают и вкладывают состояния, куртизанки же — бездонный колодец, куда деньги утекают безвозвратно. Мир куртизанок — это игра, постоянный риск, где проигрыши случаются ежедневно и означают для проигравшего конец. "За этим красочным занавесом, на котором вышиты блестящая молодость, красота, миллионные состояния, кружева, смех, пиры, любовь — за этим занавесом происходят трагедии, там готовят гибель для участниц представления, там царят интриги, скандалы, за ним скрываются разоренные деловые люди, обесчещенные семьи, судебные процессы, дети, отнятые у матерей, которых к тому же заставляют забыть о детях, чтобы впоследствии не уничтожить их доброе имя" (А. Дюма-сын "Полусвет").
Тех счастливиц, которым удалось вырваться из безвестности и нищеты, можно пересчитать по пальцам. В семидесятые годы XIX века это удалось не более чем сорока куртизанкам, в то время как в Париже их тогда насчитывалось восемьдесят тысяч. У тех, кто не попал в эту группу избранных, нет за душой ни гроша, они голодают, они пытаются найти себе клиентов у театральных разъездов, выходят на панель или прибегают к услугам дам, которые сдают им внаем меблированные комнаты в "красных" кварталах вроде улицы Бреда. "В этой траченной временем девушке в запачканной одежде уже и не узнать недавнюю красавицу кокотку; от нее ничего не осталось в этой женщине, которая, стесняясь, переходит улицу в стоптанных башмаках, в волосы которой вплетен едва держащийся шиньон, руки которой стали красными от непривычной работы".
Чаще всего таких женщин быстро ловят хозяева подпольных публичных домов, откуда они уже обычно не выходят. Более удачливые бросают проституцию, возвращаются на родину и берутся за то дело, которым занимались до отъезда в Париж. Некоторым удается растянуть цепочку из взлетов и падений на длительное время; они живут в постоянном страхе перед полицией, часто пьют. Эти последние — самая желанная добыча для бандерш, которые используют их в качестве вербовщиц. Возьмем, к примеру, некую Джейн Б. Она получила "образование" в шестидесятых годах XIX века, затем обосновалась на улице Оффмон, завела салон, который посещали парижские гуляки и богатые иностранцы. Говорили, что Джейн собрала досье на многих влиятельных людей и политиков, поэтому ее боялись. Она разорилась в первый раз, доверившись одному проходимцу, который, пользуясь тем, что она любила его до беспамятства, сбежал со всеми ее деньгами. Долгое время о ней ничего не слышали, затем она снова появилась в Париже и поселилась на улице Мериме. Через некоторое время она снова влюбилась, и снова возлюбленный Джейн выбросил ее на улицу. После этого она некоторое время побиралась, спала на набережных, пока не устроилась зазывалой в какой-то жалкий бордель на улице Люн.
Куртизанка всегда могла изобрести свое прошлое заново. В десятых годах XX века Франсис Карко встречал на Монмартре странную женщину в старинной шляпе, с крашеными волосами, с напудренным лицом; она носила грязную бархатную юбку и мятую кружевную накидку. Она просила милостыню, которую затем пропивала; за ней следил официант из близлежащего ресторана — он укладывал ее спать в баре, когда она напивалась до полусмерти. "От кого-то ей достались обносок шиншиллового шарфа и несколько страусиных перьев, из них она изготовила себе нечто вроде индейского боевого головного убора, пришила его к шляпе, так что его конец падал ей на плечо. В этой шляпе она выглядела, как те нищенки, которые носят на себе все, что у них есть, и которые, от отчаяния и одновременно по глупости, ведут себя, как знаменитости, в результате чего всякий, кто видит их, переживает самые тяжкие страдания".
Эту женщину звали Безделушка. Про нее говорили, что когда-то она была дамой света, что у нее были выезд, особняк, слуги. Свою жизнь она закончила певичкой в летних кафе и гадалкой на картах в некоем заведении на улице Дуэ. Жемчужная Кора была вынуждена покинуть свой особняк на улице Бассано и закончить свои дни в мансарде, брошенная всеми, кроме Эжени, старой кокотки, которая каждый вечер отправлялась стучаться в двери бывших любовников Коры, надеясь выпросить несколько су. Леониду Леблан выставили из особняка на бульваре Малезерб, она спряталась от мира в крошечной квартирке, уставленной ветхой мебелью, где и умерла от рака. Нана умерла от оспы в номере одного парижского отеля. Безобразная, немытая, она была просто грудой вонючей плоти, бесформенной массой, падалью, которой питается Зло. Что ж, Добродетель в самом деле могла торжествовать, общественная мораль была спасена, разврат наказан. Нана заплатила своей жизнью за порчу, от которой не пожелала избавиться. Всю свою жизнь она только и делала, что губила других, смешивала других с грязью, и вот она сама погибла, утонула в грязи, задохнулась в вони, которую сама же испускала. "Венера разлагалась. Казалось, что тот вирус, который она вынесла из сточных канав, этот яд, которым она травила всех, кто знал ее, вернулся к ней, поразил ее лицо и уничтожил ее". На улице — война, в доме — смерть. На улицах бунтует народ, в ее комнате тишина. Смерть приходит к куртизанке, как ко всякому живому существу, но не может уничтожить последствия греха, пороков и чувственных, половых и общественных извращений, которые умирающая принесла когда-то в мир. Она — плесень на обществе, и поэтому после ее смерти в воздухе остаются споры — споры свободы, которой она когда-то обладала; они разносятся после ее смерти, проникая в общество через все щелки, какие только могут найти в его броне.
В семидесятые годы XIX века масштабы распространения феномена женщины-содержанки значительно уменьшились. Изменились нравы, капитализм изменил экономику. Состояния нуворишей были не менее значительны, чем состояния аристократов прошлых лет, но тем не менее они не были готовы дать обобрать себя как липку каким-то бабам, которые почему-то хотят вести все более и более роскошный образ жизни. А после поражения Франции в войне 1871 года куртизанки и вовсе перешли в другую социальную категорию. От них потребовали быть более скромными, менее взбалмошными и не претендовать более на ту роль, которую отвела себе буржуазия. Конечно, к ним все равно ходят и покупают у них удовольствия, но это делают, так сказать, частным порядком в специальных домах для приемов. Законодательницы вкуса и моды, "возмутительницы общественного спокойствия" стали просто очень образованными проститутками; отныне это были женщины, которые, как удачно выразились братья Гонкуры, «выросли в провинции и не смогли избавиться от впитанной с молоком матери психологии прислуги, так что они без тени неудобства обращаются к человеку, с которым проводят ночи, "уважаемый господин граф"» (Дневник, 5 декабря 1891 года). Куртизанок больше нет, они влились в огромную армию проституток. После очередного визита к ля Барруччи Жюль Гонкур с горечью делает в своем дневнике следующую запись (8 ноября 1863 года): "Вот несколько куртизанок высокого полета, которых мне довелось знать. Ни одна из них, с моей точки зрения, не выделяется из общего класса проституток. Они не могут вам дать ничего такого, чего вы не сможете теперь получить от женщины в борделе. Выезжают они в свет или не выезжают, они, мне кажется, хорошо это понимают. Я думаю, что куртизанок больше нет, что те, кто еще остается, просто публичные девки".
Верно, они публичные девки, но по большей части они все же не зарегистрированы в полиции, они стараются соответствовать современной моде в любви. Именно так куртизанки и превратились в "женщин для приемов". Они умны и культурны, у себя дома они лишь показывают себя, так сказать, рекламируют, они дают приемы и обеды. Они весьма популярны среди любителей особого рода собраний, где, выражаясь осторожно, "практикуется свобода от условностей общества", что привлекает мужчин, ищущих новых ощущений. Ночи в таких собраниях, как отмечают некоторые наблюдатели, могли длиться весьма долго, а обеды могли плавно переходить в оргии, где эти новоявленные Мессалины могли дать волю чувствам и устроить хорошенький дебош… Такие собрания чаще всего проводились в особняках на природе или на секретных квартирах, там обращались довольно серьезные суммы денег. Желание мужчин разжигает возможность свободного выбора среди дам, присутствующих на обеде, которые к тому же не лишены ни присутствия духа, ни культуры, ни обаяния…
