Гомера «счастливого милитаризма». Вот как он парафразирует героическую интерпретацию тимотического комплекса Слотердайком: греческое учение о душе позволяет «толковать его смысл без связи с потусторонним миром. Секулярным заместителем души стал смыслообразующий тимос, то есть сфера гнева, мужества и решительных действий. ‹…› Смысл тимоса в том, что он разбивает мертвую оболочку логоса и эроса и, вопреки всякой предсказуемости, вопреки всем удовольствиям, с гневом и мужеством встречает непредвиденное и превозмогает его. Таким образом, он открывает перспективу новых смыслов нашего существования. Его гнев сметает пустое исполнение обязательных процедур и потребления, без опоры в „боге“, перед лицом полной неопределенности, и тем не менее творя смысл» [467].
Действительно, именно это подразумевает Слотердайк под своим тимотическим комплексом: чистый источник энергии, позволяющий «черпать из прошлого воодушевление для последующего боя. Гнев – это лишь momentum движения в будущее, понимаемого как ресурс исторической динамики» [468]. Тем самым конца истории еще не видно, ибо тимос, вытесненный из человеческой истории на долгие века, может быть снова активирован.
Тем временем эту версию тимотического комплекса подхватил ученик Слотердайка Марк Йонген, идеолог АдГ, который явно пошел дальше своего учителя. Он говорит о «кастрации нашего народа», о «тимотической недостаточности», которую можно исправить новой национализацией [469]. Все это не так уж ново. Наставник Фукуямы Харви Мэнсфилд уже сетовал на то, что в «гендерно-нейтральном обществе» либеральной демократии тимотическая энергия остается без работы («unemployed») [470]. У Йонгена это звучит так: «Наше потребительское общество эротоцентрично. Но вместе с тем мы перестали заботиться о тимотических добродетелях, которые некогда слыли мужскими» [471]. Слотердайк и Йонген видят в немецком обществе «квазиматриархат», призывая возродить и укрепить мужские, воинские добродетели.
Гнев из-за ущемленной национальной чести бередит чувства и других этнонационалистов из АдГ. Например, для Бьёрна Хёкке памятник уничтоженным евреям Европы – это оскорбление чести немецкой нации, поэтому он именует его «памятником позора», который немцы установили в самом сердце собственной столицы. Заметим, что позором объявляется не чудовищное преступление против человечности, а мемориал и немецкая мемориальная культура. Здесь в очередной раз непримиримо схлестнулись честь и достоинство: пока одни отрицают Холокост или тривиализируют его, называя «пятнышком» в истории Германии и пытаясь спасти честь нации, другие видят путь к восстановлению достоинства своей нации в другом – в признании преступлений против человечности и памяти о них. Благодаря Слотердайку и Йонгену тимотический комплекс переместился из политической теории и академического дискурса в общественную и публичную сферу. Тимос, архаический набор ценностей древнегреческой культуры, пришел в немецкое общество как жупел националистических и неонацистских движений.
В своем эссе Хиндрихс подозревает, что интерпретация Слотердайком «Илиады» имеет отношение не столько к Гомеру, сколько к обеим мировым войнам. «Фронтовой опыт заставил померкнуть сферу рационального и личных потребностей и стимулировал переброску войны в политическую и общественную жизнь» [472]. В таких обстоятельствах энтузиазм по поводу возрождения тимотических аффектов недопустим. Но, похоже, до некоторых представителей «Поколения 68» это еще не дошло. Петер Хандке испытал тимотический порыв в Сербии, мистерию, которая долго будоражила общественность в год присуждения ему Нобелевской премии [473]. АдГ со своими представлениями о тимосе обращается к фигурам меньшего калибра – к так называемым Wutbürger («недовольным гражданам»), используя их ненависть, оппозиционность и брань против собственного государства. В праворадикальных группировках заметен сдвиг к воинственному – ключевое слово – национализму НСП и «рейхсбюргеров» [474].
Thymos и mythos – эти слова состоят из одних и тех же букв, они почти сливаются друг с другом. Нельзя упускать из виду то, что тимотический комплекс с его аффектами гордости, чести и ресентимента, актуализируемый политологами и философами с разными целями, играет главную роль в конструировании национальных мифов. В следующем разделе мы воспользуемся намеками Гуннара Хиндрихса и более подробно рассмотрим связь между тимотическим комплексом и двумя мировыми войнами. Это позволит нам увидеть, как он формировал политические мифы ХХ века и способствовал их рецепции.
Миф о военном опыте (Джордж Моссе)
Не прибегая к понятию тимоса, историк Джордж Моссе (1918–1999) написал замечательную книгу о взаимосвязи тимоса, национализма и национал-социализма. В 1933 году ему, четырнадцатилетнему подростку, пришлось покинуть нацистскую Германию. Он сменил несколько стран, прежде чем осел в США, где преподавал в Висконсинском университете в Мэдисоне. Моссе – выдающийся историк, изучавший проблемы нации и мемориальной культуры. Его книга «Павшие солдаты. Изменяя память о мировых войнах» (1990) содержит слово «память» уже в названии, хотя в исторической науке оно тогда еще не укоренилось [475]. Его еврейское происхождение и гомосексуальность способствовали новаторскому подходу к истории культуры, он был первым, кто с большой чуткостью писал о репрессивных нормах и практиках, применяемых к расам, классам, полу и телу; его интересовали также национальные ритуалы и символы. Но вместо того чтобы написать очередную книгу о Первой мировой войне, Моссе попытался ответить на вопрос, почему война не кончается, а продолжается в форме коллективной памяти послевоенного времени. Хотя перемирие 11 ноября 1918 года стало долгожданным поворотом, война, по мнению Моссе, на этом далеко не закончилась.
Моссе исходил из того, что из этой индустриальной войны с ее механическим и рутинным убийством 13 миллионов солдат общества выйдут глубоко травмированными и обремененными большими проблемами. Между ужасами войны, нанесшей тяжелые раны солдатам и их семьям, и обещанной им воинской честью образовалась пропасть. Поэтому все нации искали символический язык, чтобы преодолеть эту пропасть или хотя бы прикрыть ее. В Германии предпочли воспоминания ветеранов, которые одобряли войну и свое участие в ней, а не тех, кто вернулся без иллюзий и отрицал войну. Тем самым избранные воспоминания акцентировали внимание на прославлении войны, а не на ее трагедии. В результате в послевоенные годы ретроспективно возник культ войны, который, будучи далеким от исторической реальности, ориентировал нормативные ценности общества на мужество, силу, героизм, готовность к самопожертвованию и священность нации. Этот миф средствами массовой информации и пропаганды также перекроил личные воспоминания о войне, превратив ее в национальную религию с «новыми святыми и мучениками, священными местами памяти и наследием, передаваемым от поколения поколению» [476]. Сакрализация войны сопровождалась сакрализацией нации. Моссе говорил о «мифе войны». Но ему не приходила в голову мысль, очевидная сегодня для нас, просто отвергнуть этот миф как конструкцию и разоблачить его как ложь. Деконструкция военного мифа – идея книги Эриха Марии Ремарка «На Западном фронте без перемен» (1929) и международного движения за мир, в котором участвовали послевоенные поколения [477]. С другой стороны, Моссе интересовало, как строится миф, как ему удается так сильно влиять на
