Гомер. Илиада, XXIII, 49–51, 127–258
Ахилл удержал греков для того, чтобы почтить память павшего героя пышными состязаниями: конными ристаниями, борьбой, кулачными боями, метанием копья и диска, стрельбой из лука. Победителям Ахилл предназначил ценные награды: дорогой медный треножник, прекрасный кованый котел, искусно выполненные драгоценные блюда, мечи и доспехи, золотые слитки, а также невольниц, прекрасных собою и умелых рукодельниц. Из этих состязаний во время погребальных торжеств родились позднее знаменитые греческие спортивные игры.
В классическую эпоху погребальные обряды также строго соблюдались, но формы их претерпели некоторые изменения: пышных, дорогостоящих состязаний не устраивали, но приглашение певцов, плакальщиц, умащения и благовония, вино тоже обходились недешево. Случалось, что денег, оставленных людьми известными, заслуженными, но не скопившими богатств, едва хватало на покрытие всех расходов на их похороны: именно так произошло с Аристидом — он был беден, и афиняне похоронили его на государственный счет (Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Аристид, XXVII). В некоторых греческих полисах — в Афинах, Митилене, Сиракузах и даже в Спарте, славившейся скромной простотой быта и нравов ее жителей, — принимались специальные законы, призванные ограничить издержки граждан на погребальные обряды.
Независимо от того, хоронили ли тело в землю или сжигали на костре, действия близких умершего в первые часы после его кончины также предопределялись обычаем: кто-либо из ближайших родственников закрывал усопшему глаза, вкладывал ему в рот монету, куском ткани накрывал ему голову. Затем женщинам предстояло обмыть тело, умастить его благовонным елеем. Лукиан и этот обычай сопровождает язвительным замечанием: обмывают покойника, как будто в подземном царстве мало воды для омовений; убирают цветами, обряжают в роскошные одежды — очевидно, чтобы по дороге к Аиду душа умершего не озябла и чтобы Кербер не набросился на него нагого (Лукиан. О скорби, 11).
Обмыв тело и убрав траурное ложе миртом и виноградом, открывали доступ к телу всем, кто желал с ним проститься. Семья, друзья и знакомые собирались у ложа умершего и оплакивали его; при этом нанимали плакальщиц, флейтистов и певцов, провожавших покойного причитаниями и скорбными элегиями. «Вслед за этим, — пишет далее Лукиан, — начинаются причитания и вой женщин, и слезы всеобщие, и биение себя в грудь, и волос терзание, и щек кровью обагрение. Иной раз одежды раздирают и прахом головы посыпают, и живые являют вид более жалкий, чем сам умерший: они нередко валяются по земле, головами бьются о землю, — а тот умерший, нарядный и красивый, венками свыше всякой меры увенчанный, покоится высоко и над всеми возносится, будто на торжественное шествие снарядившись» (Там же, 12). После соприкосновения с умершим человек должен был совершить очищение, поэтому перед домом усопшего ставили большой сосуд с водой для всех, кто хотел проститься с покойным и утешить его семью.
Собственно погребение происходило обычно на следующий день. Тело выносили из дома, и торжественной процессией все отправлялись либо на кладбище, либо к месту погребального костра. Вынос тела должен был состояться еще до восхода солнца, дабы видом траура не оскорбить лучезарного Аполлона — Солнце.
В Афинах был обычай: в комнату, откуда только что вынесли покойника, вплоть до ритуального очищения всего дома не имела права входить ни одна женщина моложе 60 лет, не считая ближайших кровных родственников. Можно думать, что запрет этот был введен для того, чтобы душа умершего, выскользнув из тела, оставалась в кругу семьи, не покидая своей комнаты. Так же истолковывают и другой обычай, по которому сразу же за катафалком шли непременно самые близкие родственники, — опять-таки душа, покинувшая тело, находилась все это время среди своих. Тело несли на погребальных носилках друзья умершего или же везли его на повозке. Покойного клали в гроб из кипарисового дерева — кипарис считался деревом скорби, — или из глины, или даже высеченный из камня. Туда ставили сосуды с вином и оливковым маслом, оружие или украшения, опасаясь отчасти, что в противном случае усопший может вернуться на землю и востребовать свое добро. За гробом длинной процессией шли родственники, друзья и знакомые, а также певцы и плакальщицы.
Оплакивание Мелеагра
Если тело предназначалось для погребального костра, то весь могильный инвентарь укладывали на костер рядом с телом, а после того, как пламя сделало свое дело, костер гасили, заливая его водой и вином (поэтому вина для похорон требовалось очень много). Кости и пепел собирали в урну, керамическую или бронзовую, а затем вкладывали ее в гроб вместе с прочими предметами, полагавшимися усопшему. Маленьких детей хоронили в глиняных амфорах или в сосудах типа маленьких ванночек. Рядом с детьми клали кукол, другие игрушки или вообще предметы, к которым ребенок был особенно привязан.
Засыпав могилу землей или собрав кости и пепел в урну, все расходились, в последний раз прощаясь с покойным и для этого трижды выкликая его имя. Первыми уходили женщины, за ними мужчины. Далее в доме усопшего устраивали поминальную тризну, куда гости приходили с венками на головах. Когда все являлись, в честь покойного произносили похвальные речи, стараясь говорить только правду, ибо ложь в этой ситуации считалась делом недостойным. Поминками предписанные погребальные обряды наконец завершались. Лукиан, как и следовало ожидать, не пощадил и этот последний обычай:
«В заключение устраивается обед. Являются родственники и утешают родителей в кончине сына, и уговаривают откушать, причем… это принуждение и самим родителям не неприятно, так как они уже изголодались, три дня подряд проведя в воздержании. И вот раздается: „Доколе же, дорогой, будем мы печалиться? Дай покой душе блаженного усопшего. И если даже ты решил беспрестанно оплакивать его, то и поэтому надлежит не оставаться без пищи, дабы хватило сил на великую скорбь!“ И вот тут-то — давай читать, как всегда, два стиха из Гомера:
„Даже Ниоба кудрявая вспомнила в скорби о хлебе“ —
и еще:
„Не подобает ахейцам скорбеть по усопшем — желудком“.
И родители решаются приняться за еду, сначала стесняясь, боясь, что покажутся они… предающимися человеческим слабостям» (Там же, 24).
О прощальных речах над гробом известно очень мало. Мы знаем, однако, как греческие полисы хоронили своих героев, павших на поле брани, как выглядели пышные государственные похороны и какие торжественные речи звучали над телами прославленных сограждан. Вот как описывает историк Фукидид погребение афинских воинов, ставших первыми жертвами Пелопоннесской войны:
«Той же зимой афиняне совершили по обычаю предков от имени государства торжественную церемонию погребения воинов, павших в первый год войны. Останки павших за три дня до погребения по обычаю выставляются в разбитом для этого шатре, и всякий приносит своему близкому дар, какой пожелает. При погребении останки везут на повозках в кипарисовых гробах… Несут еще одно покрытое ковром пустое ложе для пропавших без вести, тела которых после битвы нельзя было найти и предать погребению. Любой из граждан и иностранцев имеет право присоединиться к похоронной процессии. Участвуют в погребальной церемонии также и женщины, оплакивая на могиле своих близких. Павших погребают в государственной гробнице, находящейся в красивейшем предместье города. Здесь афиняне всегда хоронят погибших в бою, за исключением только павших при Марафоне, которым был воздвигнут могильный курган на самом поле битвы как дань их величайшей доблести. Когда останки преданы земле, человек, занимающий в городе, по всеобщему признанию, первенствующее положение за свой высокий ум и выдающиеся заслуги, произносит в честь павших подобающее похвальное слово. Затем все расходятся. Так происходит у афинян торжественная церемония погребения» (Фукидид. История, II, 34, 1–7).
Тогда, в 430 г. до н. э., на похоронах павших афинян надгробную речь произнес виднейший из граждан — стратег Перикл. Во вступлении он высказал свое мнение о надгробных речах вообще: дело это почетное, но неблагодарное, ведь трудно оратору найти слова, достойные заслуг героев, павших за родину. Одни слушатели, хорошо знающие о том, как развивались события, или даже участвовавшие в них, сочтут речь оратора слишком слабой, ибо они ясно сознают величие подвига погибших воинов. Другие, непричастные к событиям, напротив, могут подумать, будто заслуги умерших слишком преувеличены. «Ведь люди верят в истинность похвал, воздаваемых другим, лишь до такой степени, в какой они считают и себя способными совершить подобные подвиги. А все, что свыше их возможностей, тотчас же вызывает зависть и недоверие». И все же надгробные речи издавна входят в ритуал погребения, установленный предками, и потому Перикл соглашается сказать похвальное слово павшим героям. При этом он восхваляет дедов и отцов современных ему афинян, затем сам город, его государственное устройство и обычаи («город наш — школа всей Эллады»). Далее он говорит о доблести погибших воинов и утешает их родных и близких (Там же, II, 35–46). Особенно показательно здесь то, что Перикл как истинный сын классической Греции смело высказывает свое суждение об обычаях и обрядах, принятых в обществе, и в то же время ставит закон и традицию выше собственного мнения.
