между двумя самими дисциплинарными доменами науки и литературы, одновременно сближающимся с философией (обыденного) языка.
«Герменевтика фактичности» разрабатывается Мартином Хайдеггером в 1919–1923 годах и получает особое преломление в его труде «Бытие и время». Термин «факт» (Tatsache) заставляет предполагать, что у него есть некая сущность, общая для всех фактов, некая «фактуальность» (Tatsachlichkeit), однако на самом деле, по мысли Хайдеггера, этот термин указывает не на вещи, которые просто находятся перед нами, «лежат» в мире как факты (Витгенштейн в своем трактате использует это же немецкое слово, также появляющееся в названии Новой вещественности), а на «фактичность» (Faktizitat) человека как бытия-в-мире. Ср.: «Фактичность не эмпирия чего-то наличного в его factum brutum, но втянутая в экзистенцию, хотя ближайшим образом оттесненная бытийная черта присутствия» (Хайдеггер М. Бытие и время. СПб.: Наука, 2002. С. 135), а также «„эмпиричность“ эмпирии собственного присутствия онтологически в корне отлична от эмпирического существования какой-нибудь породы камней. Эмпиричность факта присутствия, в качестве какового всякий раз существует любое присутствие, мы называем фактичность» (Там же. С. 56). Подробнее о борьбе за метафору камня в поэзии и философии см.: Арсеньев П. Камень, ножницы, бумага. С. 23–33.
Подробнее в ее связи с «Венским» периодом она рассматривается в последней главке статьи: Galison P. Aufbau/Bauhaus. P. 746–749.
См.: Зукофски Л. В объективе / Пер. с англ. В. Фещенко // Транслит. 2015. № 17. С. 100–103. Английское издание: Zukofsky L. An Objective // Idem. Prepositions+. The Collected Critical Essays. Hanover: Wesleyan UP, 2000. P. 12–18.
Так, Новый роман, во многом разделяющий сциентистскую повестку и поэтологию литературного позитивизма, будет снова предпочитать обращаться скорее к вещам, нежели к фактам. Это «далековатое сближение» в отношениях экспериментальной советской и французской литератур мы также вынуждены оставить за рамками рассмотрения, однако когда-то ему был посвящен раздел нашей магистерской работы. См.: Арсеньев П. Новый роман и литература факта: литературный саботаж vs саботаж литературы // Он же. Литература факта как последняя попытка называть вещи своими именами: Магистерская диссертация; науч. рук. Н. Мовнина; рец. И. Калинин. СПб.: СПбГУ, 2010.
Если критерии научной объективности историзуются и все больше оказываются зависимы от техники записи и репрезентации (см.: Дастон Л., Галисон П. Объективность), то эволюция и «способ существования технического объекта» обнаруживают все больше общих черт с литературной эволюцией и «литературной техникой». См. подробнее об этом: Арсеньев П. Техноформализм, или Развинчивая русскую теорию с Латуром. С. 166–192.
Различие между инструментальными метафорами и технологическими метонимиями мы вводим в предисловии к разделу «Физиологии языка и дискурсивная инфраструктура авангарда».
К 1800 году, которым Киттлер датирует дискурсивную сеть романтизма, Александр Вольта сумел воспроизвести опыты с искусственным получением электричества. С этого момента электричество становится метафорой современности параллельно тому, как электризуются отношения полов с означающим, а также политическая жизнь Европы после Французской революции. Так, Жюльетта из одноименного романа де Сада (1801) уже была «наэлектризована современностью». Об отношениях романтической литературы с электричеством см: Gilmore P. Aesthetic Materialism: Electricity and American Romanticism.
В этой статье Третьяков, в частности, определяет производственничество через пользование «высоко-индустриальными, централизованными формами воздействия. Газета, кино и радио. <…> Газета в этот день есть и путеводитель по пройденным десяти годам, и отчетная ведомость, и афиша праздника, и листок предсказаний, и ноты, которые держит в руках поющая и декламирующая толпа, и показ образцовой советской верстки. Радио <…> должно информировать и идущие колонны и больных в постелях госпиталей. Через радиослуховые трубки любой комнатно-отъединенный гражданин Советского Союза может ежеминутно включиться в течение праздника, обставленного лучшим, что мы имеем в области слова и звука» (Третьяков С. Как десятилетить. С. 35–37).
См. подробнее о технологической трансформации психо/физиологии в течение XIX века: Lenoir T. Models and Instruments in the Developpment of Electrophysiology, 1845–1912 // Historical Studies in the Physical and Biological Sciences. 1986. № 17. P. 1–54; об электрифицированной субъективности рубежа веков: McCarren F. The «Symptomatic Act» Circa 1900. Hysteria, Hypnosis, Electricity, Dance // Critical Inquiry. 1995. № 21. P. 748–774; а наш анализ статьи Арватова «Быт и культура вещи», где он касается советского проекта электрификации человека, в главе «Как быть писателем и делать полезные вещи?».
См. подробнее о различиях в подходах Шкловского и Третьякова к вещам, фактам и технике в главе «Эпос и медиаанализ: техника и поэтика настоящего времени».
Reed B. Visual Experiment and Oral Performance // The Sound of Poetry. The Poetry of Sound / Ed. by C. Dworkin, M. Perloff. Chicago: University of Chicago Press, 2009. P. 284.
Понятие вводится в: Stiegler B. Economie de l’hypermateriel et psychopouvoir / Entretiens avec Philippe Petit et Vincent Bontems. Paris: Mille et une nuits, 2008.
Как подчеркивает Стиглер, проблема экономики внимания возникает именно в 1920-е годы, когда от экономики, в центре которой было производство (ср. производственное искусство), начинает происходить переход к экономике (захвата) внимания потребителей. «Schématiquement, l’économie de l’attention est apparue dans les années 1920, à partir du moment où on est passé d’une économie où la question principale était celle de produire, à une économie où le premier problème s’est avéré être de vendre» (Stiegler В. L’attention, entre économie restreinte et individuation collective. P. 128). Это в целом совпадает с нашей периодизацией фразеологического перехода от вещи (как аналогового объекта) к факту (как новому типу информационного объекта) в истории «(Нового) ЛЕФа». См. подробнее об этом в заключении к главе 4 раздела II («Индустриализация книги и советская медиареволюция»).
Ср. центральную оппозицию spectacle concentré / spectacle diffus (Debord G. Commentaires sur la société du spectacle. Paris: Éditions Gérard Lebovici, 1988), а также понятие «диффузного цинизма» у Слотердайка, которое он выделяет в качестве центрального психосоциального предиката позднего капитализма и о котором пойдет речь ниже.
«Everybody gets so much information all day long that they lose their common sense. They listen so much that they forget to be natural. This is a nice story». См.: Stein G. Reflection on the Atomic Bomb // Idem. Writings, 1932–1946 /
