Ed. by C. Stimpson, H. Chessman. New York: Library of America, 1998. P. 823.
Тынянов Ю. Кино – слово – музыка // Он же. Поэтика. История литературы. Кино. М.: Наука, 1977. С. 322.
Как полагает Максим Мирошниченко, журналистика факта и журналистика мнений чередовались друг с другом из-за технологических новшеств, а с появлением соцсетей наступила вечная эра мнений. См.: Мирошниченко А. Все, что останется от журналистики, – это пропаганда // Colta // [URL]: https://www.colta.ru/articles/society/26297-andrey-miroshnichenko-zhurnalistika-fakta-ne-vernetsya (дата обращения: 10.01.2021).
Беньямин В. Рассказчик. С. 391.
Ср. «aucune religion mondiale, aucun „super-État“ ne viennent produire un storytelling global» (Boullier D. Médiologie des régimes d’attention // L’économie de l’attention. P. 106).
См. несколько примеров из современной концептуальной поэзии в: Стивенс П. Общий указатель авангарда: концептуальное письмо, информационная асимметрия и избыток данных / Пер. с англ. А. Бирюлина под ред. П. Арсеньева // Транслит. 2018. № 21 («К новой поэтике»). С. 140–157.
См. об этом учредительном споре в эссе «Индустриальная литература и республиканская речь» в ЛП.
Учредительной сценой этой практики, в свою очередь, можно назвать участие Третьякова с фотоаппаратом в китайской демонстрации протеста. Ср.: «Иду с фотоаппаратом за толпой» (Третьяков С. Чжунго. Очерки о Китае. С. 289).
Ср.: «Экспериментатор есть судебный следователь природы. Мы, романисты, мы – судебные следователи людей и их страстей» (Золя Э. Парижские письма. LII. Экспериментальный роман. С. 411), а также: «Художественное изображение событий – это суд, который творит писатель над миром, который окружает его. Писатель всесилен – мертвецы поднимаются из могил и живут» (Шаламов В. Моя жизнь – несколько моих жизней. С. 21).
Если теоретики Лефа боролись с «частно-квартирным потреблением» информации, то знаменитые изобретения Эдисона – фонограф и кинескоп, по мнению Джонатана Крэри, всегда структурировали перцептивный опыт как принадлежащий изолированному субъекту, логика чего сегодня окончательно закреплена «персональным компьютером». См. подробнее введение и первую главу в: Crary J. Suspensions of Perception. Attention, Spectacle and Modern Culture. Cambridge: MIT Press, 1999. Именно такой сепаратный опыт медиапотребления критикует в своих работах Ги Дебор, делая акцент не столько на содержании массмедиа, сколько на психосоциальной стратегии изоляции тела индивида и атомизации сообщества (см. его фильм Critique de la separation).
См. подробнее обо всех перечисленных эпизодах этой истории болезни в эссе «Болезнь науки…», «Болезнь языка и talking cure» в ЛП.
О новой «ограниченной» экономике внимания Стиглер, к примеру, призывает говорить именно в фармакологических терминах: «Les rétentions tertiaires sont des pharmaka: suivant la façon dont on les traite, elles peuvent porter aussi bien le poison que le remède. Tant qu’on n’en a pas énoncé une thérapeutique, un pharmakon produit énormément de toxicité. Énoncer une thérapeutique, cela veut dire énoncer une politique» (Stiegler В. L’attention, entre économie restreinte et individuation collective. P. 130). В том же сборнике (L’économie de l’attention) Георг Франк говорит о «ментальном капитализме», Франко Берарди – о «нейрототалитаризме», таким образом, в один голос связывая полит(эконом)ическую угрозу современных медиа с психо– и нейрофизиологическим измерением (см.: Franck G. Économie de l’attention / Trad. par L. Niederhäusern // L’économie de l’attention. P. 55–72; Berardi F. Attention et expérience à l’âge du neurototalitarisme / Trad. par C. Brenguier, A. Perraud // L’économie de l’attention. P. 147–160).
«Первое – своевременную подачу общеполитической информации и во внутреннем, и в международном масштабе. Той самой информации, до которой колхозники добираются в обычной газете этак примерно через неделю, когда само событие устареет и застынет» (Третьяков С. Колхозная газета // Он же. Вызов. Колхозные очерки. С. 258–259).
Как стало понятно во время эпидемии ковида, мы уже не только информационно оказываемся «на расстоянии одного клика», но и непосредственно физиологически зависим от событий, произошедших в каком-нибудь китайском городе.
Там же. С. 263.
Согласно «официальной версии», главной проблемой является новая культура дебатов – фрагментированных и жестко поляризованных, не отличающих фактов от комментариев к ним и в конечном счете ослабляющих институциональные критерии истинности высказывания. Как отмечается, запретить fake news законодательно невозможно, более того, это было бы даже вредно: если не сами fake news, то их возможность, следующая из наличной технологической ситуации, должна оставаться как свидетельство свободы прессы. См.: La democratie a l’epreuve du fake – Conférence d’Alain Berset (le 9 mars 2018) // YouTube // [URL]: https://youtu.be/2Gv_XN5°7-E (дата обращения: 10.01.2021).
Главными точками отсчета для такой критики оказываются классические работы: Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие / Пер. с нем. под ред. Д. Скляднева. М.: Наука, 2000; Слотердайк П. Критика цинического разума / Пер. с нем. А. Перцева. Екатеринбург: У-Фактория; М.: ACT, 2001. Если Хабермас просто привилегирует старые медиа и институты буржуазной публичной сферы, то версия Слотердайка делает акцент на отступлении Просвещения под натиском потребления. См., однако, опровергающие тезис об иммунитете от рынка, обеспечивавшемся истине Просвещением: Дидро Д. Письмо о книжной торговле, а также нашу рец.: Арсеньев П. Не продается, но можно // Неприкосновенный запас. 2018. № 117. С. 339–348..
См., к примеру, о связи – наиболее неочевидной – понятий Фуко с техникой: Matthewman S. Michel Foucault, Technology, and Actor-Network Theory // Techné: Research in Philosophy and Technology. 2013. № 17. P. 274–292.
Шурипа С., Будрайтскис И. Постправда – истина на рынке // Художественный журнал. 2019. № 109 («Постправда»). С. 65.
См.: Pomerantsev P. Why We’re Post-Fact // Granta // [URL]: https://granta.com/why-were-post-fact (дата обращения: 10.01.2021).
«Such politicization of information is hardly new: Facts have always been ratified by power, and standards of evidence are historically specific. <But> since the eighteenth century, with the rise of the modern media world, it has depended more and more upon the capacity for information to capture a public, and for open debates within publics» (Joselit D. Fake News, Art, and Cognitive Justice // October. 2017. № 159. [Winter].
