«стихийная» (от используемого выражения
устукуса́т, арка́, ана́сыр, т. е. стихии, или первоэлементы) трактовка происхождения и различия нравов не нова. Просто Ибн-Арабшах – известный нам автор «княжьего зерцала», который изложил её достаточно подробно. Сама же идея в значительно более лапидарном выражении встречается ещё у Ахмада Ибн-ад-Даи и его «Греческих заветах» (IX век). Он писал, что «пастырь человеческого царства», т. е. властелин, состоит из «взаимно враждебных первоначал (
арка́н) и различающихся между собой сил, причём каждая составляющая перетягивает его к себе». Именно этим, как мы видели, Ибн-ад-Дая объяснял необходимость министра, который должен уравновешивать верховного правителя; если тот мягок, то визирь должен быть твёрд, если тот подвержен страстям, то министр обязан руководствоваться разумом, и т. д. Идея воспроизводится спустя полтысячелетия у Ибн-аль-Хатиба (XIV век), что свидетельствует о её популярности [621]. Кстати, и цитировавшийся выше Ибн-Арабшах – достаточно поздний автор (XV век).
По-видимому, одним из вариантов «стихийной» концепции было противопоставление духа и души. Душа трактовалась как огнеподобная, ведущая своё происхождение из стихии огня, а дух – как происходящий из воды. Соответственно душа изображалась в этом случае как источник пороков, а дух – как источник добродетелей. Однако излагающий эти представления Ибн-Арабшах называет их «словами неясными» [622] и от них отмежёвывается.
Большой интерес представляет собой достаточно влиятельная среди авторов «зерцал» идея о зависимости нравов людей от меняющихся условий и обстоятельств жизни. Она не всегда ясно выражена, но проявляется уже как минимум в распространённых сетованиях на то, что нравы людей подурнели, ибо изменилось время (зама́н) или даже темперамент времени. Лапидарное выражение этой идеи – в афоризме о большей схожести людей со временем, чем со своими отцами. Ибн-Арабшах даёт несколько более развёрнутое выражение этой идеи. «Человек, да и все животные, – пишет он, – таковы, какими их делают бытие и место, они следуют за различиями в нравах самого времени. Время же – как сосуд, а человек – как вода. Оно придаёт ему свои нравы: тёмные, если тёмное, светлые, если светлое. Поэтому говорят: цвет воды – цвет сосуда. И ещё говорят: люди более похожи на своё время, чем на отцов» [623].
Это сравнение придумал не Ибн-Арабшах. Оно встречается ещё у ат-Тартуши, который писал: «Время – сосуд для людей, живущих в нём». Правда, Ибн-Арабшах не следует идее о том, что новое время хуже старого. А у ат-Тартуши это есть. Он разворачивает сравнение с сосудом и говорит, что верхушка сосуда всегда лучше, чем его низ. Ведь горлышко кувшина гладкое и чистое, чего не скажешь о нижней части [624]. (Постоянное ухудшение времени и людей – особая тема.)
Мне думается, что последняя из упомянутых концепций, объясняющих разнообразие нравов (зависимость от условий времени), была в «зерцалах» если и не самой авторитетной, то наиболее операбельной – той, на которую реально ориентировались в нравственно-практической области. Проблематика времени-заман становится этической, и в «княжьих зерцалах» она увязывается с владыкой – его ролью в формировании нравов, его зависимостью от времени и т. п. В тесной взаимосвязи оказываются три элемента: время (= внешние условия), нравы (как самого владыки, так и в особенности подданных), сам владыка (ма́лик, или чаще, при обсуждении этих зависимостей – султан, рифмующийся со временем-заман).
Да, нравы (и не только они, но и, например, осадки, урожайность и т. п.) зависят от времени-заман. Но из этой зависимости исключается владыка. Он стоит над временем-заман. Ибн-Арабшах утверждает, что «приходящее и преходящее время покорно тому, что замыслил султан» [625]. Ат-Тартуши подбором псевдоисторических анекдотов вообще ставит знак равенства между правителем (султан) и временем (заман). Так, рассказывает он, один правитель услышал, как некий человек хулил время. «Коли знал бы он, – сказал правитель, – что есть время, то подверг бы я его наказанию. Ведь время – это султан». Другими словами, «некий человек» возводил хулу прямо на султана. Ещё одна история. Как-то Муавия, омейядский правитель, велел, чтобы один из его приближённых описал время. «Ты и есть время, – без обиняков ответил Ибн-аль-Кава. – Ты в порядке – и оно в порядке, ты испортился – и оно испортилось» [626].
Мы получаем несколько усложнённую, но принципиально ту же самую, что и в параграфе «Солнце справедливости», схему воздействия: вместо «властелин – приближённые – подданные» другую: «властелин – время-заман – приближённые и все остальные подданные». В любом случае владыка с его благонравием оставался ключевой фигурой, от которой зависело благо общины.
Рассуждения о разнообразии и изменчивости нравов – не цель в себе для авторов «зерцал». Изменчивость предполагает возможность целенаправленного воздействия на нравы, их изменения, т. е. то, ради чего эти авторы и обращались к этической проблематике. Ведь активизм – это безоговорочное кредо всех тех, кто стремился через просвещение преобразовать социум, изменить его к лучшему. «Нет вещи, – писал аль-Маварди в контексте этических размышлений, – которая, если ею заняться, не принесла бы пользы, даже если была она до этого вредоносной; нет вещи, которая, если пустить её на самотёк, не принесла бы вреда, даже если была до этого полезной» [627]. Даже целиком порочного человека можно перевоспитать подобно тому, как удаётся дрессировка дикого слона [628], как оказывается возможным приучить к совместной жизни кота и мышь [629]. Такой подход настраивает оптимистически относительно будущего состояния и властелина, и общества.
Светильник благонравия [66]
Естественно, когда у человека возникает желание исправить свои нравы, то надлежит определить, насколько он порочен и насколько добродетелен. Ибн-Аби-р-Раби предлагает осуществлять моральную диагностику следующим образом. Необходимо прежде всего представить себе («исчислить», как выражается этот моралист) все нравы один за одним, а также действия, проистекающие из каждого нрава.
«После этого мы смотрим и рассуждаем, какой нрав присущ нам, является ли этот нрав, который первоначально у нас возник, прекрасным или безобразным. А путь к постижению этого заключается в том, что мы должны поразмыслить, от какого действия, если мы его совершим, мы получаем удовольствие, от какого, если мы его совершим, страдаем. Если нам это удалось, то надо посмотреть, откуда исходит это действие – из прекрасного нрава или безобразного нрава. Если из какого-то прекрасного нрава, то мы скажем, что у нас есть некий прекрасный нрав, а если из какого-то отвратительного нрава, то скажем, что мы обладаем неким отвратительным нравом. Таким образом мы устанавливаем, какому нраву соответствует наш собственный. И так же, как врач, который устанавливает диагноз на основе симптомов и удостоверяется, что состояние тела есть состояние здоровья, и после этого прибегает к искусным приёмам для его (здоровья. – А. И.) сохранения
