Следует согласиться с тем, что для юридической науки, «обращенной прежде всего к особой нормативной форме отражения социального бытия, а проще говоря, к праву как совокупности норм, использование выводов и данных антропологических методов особенно важно, ибо оно помогает установить, в какой степени эти нормы способствуют становлению “человека юридического”, а также указывает на “правовое бытие человека”»[495]. Как отмечает В. С. Барулин, в любом обществе, на любом этапе его развития складывается и функционирует определенное представление о человеке, человечности, образе человека. Поскольку в таком образе отражаются достижения, особенности человека, общества, отражаются и воплощаются достижения культуры, постольку он является своего рода шифром, который позволяет понять важнейшие особенности общественного развития[496].
К сожалению, в современном российском обществе и государстве такое представление о человеке является весьма и весьма размытым, подвергается попыткам необоснованной «вестернизации», отрыва от своих духовных и культурных корней. Главная ответственность за это лежит на государстве, его конкретных органах. Формирование и пропаганда наделенного соответствующими духовно-культурными и социально полезными качествами образа человека – важнейшая идеологическая задача государства и интересная форма повышения психологической эффективности норм права.
Право и его эффективность напрямую связаны с природой человека, его жизнедеятельностью. Право как регулятор непосредственным образом вторгается в сферу поведения и поступков человека, определяет объем и характер его свободы, воздействует на пути и способы удовлетворения различных потребностей как отдельными индивидами, так и коллективами людей.
Выше уже отмечалось, что при исследовании эффективности в праве, ее психологических составляющих не следует смешивать эффективность права как духовного феномена и эффективность указаний государства общего характера, составляющих в своей совокупности законодательство. В этом плане представляется, что законодательство как выражение воли государства является лишь формой выражения права, причем формой, не всегда правильно его выражающей. Идеальным в этом плане будет положение, когда нормативные акты являются не только выражением государственной воли, но и формой выражения права, его основополагающих идей и принципов, вписанных в сознание каждого человека. В таком контексте представляет интерес мнение П. М. Рабиновича о том, что «правовым нормам как компонентам общественного сознания свойственно то, что их проявление опосредствуется особыми материальными средствами (преимущественно – естественным языком), доступными восприятию других субъектов. Такие средства объективации рассчитаны на коммуникативный эффект: они призваны связать правотворчество и правовосприятие, приобретая при определенных условиях функцию знаков тех духовных образований законодателя, каковые образуют право. Причем как раз применительно к праву, велениям которого должны быть присущи обнаруживаемость, общезначимость и общеобязательность, такая “материализация” выступает как непреложная закономерность. Объективированность – имманентное свойство права»[497].
Оправданность нормы законодательства в сознании, мировоззрении, идеалах и установках людей является важной психологической основой ее эффективности. Как справедливо отмечается в литературе, государственно-правовое регулирование нуждается в том, чтобы быть понятым в антропогенном, психологическом измерении. Это позволяет сделать попытку выйти из той системы координат, которая ориентирована в основном на техническое совершенство, логическую состоятельность, рационализм официальных государственно-правовых институтов, их соответствие экономическим, политическим и другим социальным интересам[498]. Как в доктрине эффективности права и норм законодательства, так и в государственно-правовой практике должен преодолеваться «техницизм», ориентация на техническое совершенство норм при игнорировании антропологического содержания.
Как отмечается, роль, отводимая праву, зависит от того, каким видится обществу вселенная и человек[499]. Ж. Маритен, говоря о рационализации политической жизни, указывает, что существует два противостоящих друг другу пути решения этой проблемы. Наиболее легкий путь (он ведет к дурному результату) – это технический, или «искусственный», путь. Наиболее тяжелый (но конструктивный и прогрессивный) – это моральный путь. По мнению Ж. Маритена, «противостояние технической рационализации, использующей средства, внешние человеку, и моральной рационализации, при которой средствами выступают сам человек, его свобода и добродетель, – такова драма, с которой человеческая история сталкивается ежедневно, лицом к лицу»[500].
Нельзя не согласиться с социологом В. А. Бачининым в том, что психологическая детерминация законопослушного поведения гораздо глубже и действеннее императивов государственной власти. Правовые эмоции в силу своей древности и укорененности в человеческой психике позволяют людям иметь безошибочные интуитивные представления о справедливости как ключевой категории права. Поэтому психологические разработки имеют важное значение при анализе проблем мотивации как правового (девиантного, деликвентного, криминального) поведения личности[501].
Правильное понимание взаимосвязи нормативных и психологических моментов, в том числе в контексте обеспечения эффективности права, должно исходить из того, что правовая форма создает специальные предпосылки для регулирования человеческого поведения, которые реализуются через внутренние личностные (психологические) условия. В связи с этим необходим более широкий взгляд на характер действия права в рамках правового регулирования.
Традиционно право рассматривалось как внешняя по отношению к личности сила, реализующая одностороннее воздействие на ее сознание и волю. Способы воздействия и соответствующего ему реагирования со стороны личности определялись при этом как производные от содержания и формы выражения правовых предписаний, а также от характера санкций за их неисполнение. В действительности все обстоит гораздо сложнее, поскольку в процессе правового регулирования определяющую роль играет личность с присущей ей способностью к самоорганизации и управлению своим социальным поведением. Реализация ее внутреннего потенциала через осознанное использование своих прав и выполнение обязанностей требует, наряду с применением юридических средств, предписывающих и ограничивающих образ действия личности, все шире использовать средства, стимулирующие ее социальную активность, диспозитивные формы регулирования, предусматривающие нормативное определение юридических возможностей в пределах социально оправданной свободы выбора[502]. В данном контексте несомненный интерес представляет использование принципов и методов синергетики.
К сожалению, во многих работах формирование и развитие права, по сути, отрываются от самого его творца – человека, его мировоззрения, его высших основополагающих духовных, психологических принципов, а сами эти принципы попросту игнорируются. З. Фрейд в свое время писал: «Нельзя предположить, что экономические мотивы являются единственными, определяющими поведение людей в обществе. Уже тот несомненный факт, что различные лица, расы, народы в одинаковых экономических условиях ведут себя по-разному, исключает единовластие экономических мотивов. Вообще непонятно, как можно обойти психологические факторы, когда речь идет о реакциях живых человеческих существ, ведь дело не только в том, что они уже участвовали в установлении этих экономических отношений, и при их господстве люди не могут не вводить в игру свои первоначальные влечения, свой инстинкт самосохранения, свое стремление к агрессии, свою потребность любви, свое желание получать удовольствие и избегать неудовольствия»[503].
П. А. Сорокин, анализируя предмет социологии, отмечал, что общество «дано только там, где дано несколько единиц (индивидов), одаренных психикой и связанных между собой процессами психического взаимодействия… Социология изучает только такие общества, где члены последнего, помимо неорганических и органических процессов, связаны еще взаимодействием психическим, то есть обменом идей, чувств, волевых устремлений, короче – тем, что характеризуется словом “сознание”». Поэтому он определял социологию как «науку о родовых свойствах и основных закономерностях социально-психологических явлений»[504].
В советской юридической науке, исходившей из марксистского постулата об обусловленности права экономическим базисом, экономическими условиями жизни общества, также звучала мысль о влиянии субъективных факторов на правовые процессы. В частности, отмечалось, что «общественное бытие отображается правом, как и другими областями общественного сознания, не механически, не “зеркально”, а с “налетом” неповторимых черт его творца – правотворческого субъекта. В этом смысле право – не только отражение общественного бытия, но и самовыражение личности законодательного субъекта, несущей на себе отпечаток психофизиологических особенностей составляющих его индивидов, их личного опыта, условий жизни и др. Кроме того, на законотворчество могут так или иначе влиять любые иные продукты духовного производства (в том числе существовавшие ранее, а также сосуществующие с данным законодательством правовые системы других государств). Разумеется, указанное воздействие опосредуется опять же правосознанием законодателя»[505]. М. Ф. Орзих писал, что «право в макросоциальной системе – субъективный фактор. Объективным феноменом оно выступает здесь только в гносеологическом плане: как явление, существующее вне и независимо от сознания познающего субъекта, в качестве “социальной реальности” (С. Ф. Кечекьян, Б. В. Шейндлин), “юридического бытия” (И. Е. Фарбер), “объективной реальности” (А. А. Тилле, Д. А. Керимов), “специфической объективной реальности” (С. С. Алексеев)»[506].
