Мы видим, таким образом, что поставив вопрос о механизмах целенаправленного поведения, новое направление в нейрофизиологии, все более часто обозначаемое в литературе последних лет, как кибернетически ориентированная теория «биологического управления» или «биологического регулирования», заняло в отношении психологии очень своеобразную и противоречивую позицию. С одной стороны, оно широко использует, как известно, методы, фактические данные, терминологию и принципиальные установки психологического анализа, с другой же — не оставляет места для собственно психологических категорий, как факторов, которые регулируют исследуемые процессы. Эта тенденция была резко подчеркнута, например, Uttley в речи на тему о «Механизации процессов мышления» на заключительном заседании «междисциплинарной» конференции по самоорганизующимся системам, происходившей в 1959 г. в Миннесотском Университете и Массачусетском технологическом институте (США). Указав, что за последние 10 лет мы были свидетелями многочисленных попыток имитации и объяснения мышления на языке физических наук и что при этом выявляется ряд приемлемых для всех общих идей, Uttley далее добавляет: «Задача состоит в том, чтобы понять разнообразные функции мозга и тем самым понять самих себя. Вместо слова «разум» мы предпочитаем сегодня употреблять слово «мышление». Оно охватывает большое количество различных видов деятельности, пока еще мало изученных, но мы уже можем отважиться приступить к решению проблемы мышления... И слово «сознание» может, подобно «эфиру», исчезнуть из нашего научного языка, но не вследствие отказа от очевидных фактов, а вследствие их более глубокого понимания» [241, стр. 434] (курсив наш — Ф. Б.).
На очень сходной позиции стоят и многие другие из ведущих теоретиков нейрокибернетики. По мнению, например, А. Н. Колмогорова, обосновывающего чисто «функциональное» определение мышления, свободное от каких-либо ограничений в отношении природы физико-химических процессов, лежащих в основе мыслительного акта, «достаточно полная модель мыслящего существа по справедливости должна называться мыслящим существом» [41, стр. 4]. А. Н. Колмогоров не уточняет, входит ли в понятие «достаточно полная модель» качество сознания, но весь предшествующий ход его мысли не оставляет сомнений, что наличие этого качества отнюдь не является, по его мнению, обязательным для того, чтобы модель была «полной».
Еще более четко ставят вопрос McCarthy и Shannon [106]. Указывая, что проблема определения «мышления» вызвала острую дискуссию, они напоминают известный критерий Turing (по которому машина считается способной мыслить, если она может отвечать на вопросы так хорошо, что задающий вопрос долгое время не будет подозревать, что перед ним машина). По мнению авторов, это определение имеет то преимущество, что является чисто «операциональным» (бихэвиористским) и «не предполагает никаких метафизических понятий „сознания”, „Ego” и т. п.» [106, стр. 8] (разрядка наша. — Ф. Б.). Несколько далее авторы, правда, указывают, что, даже если машина будет удовлетворять этому очень сильному критерию, ее деятельность не будет соответствовать нашему обычному, интуитивному представлению о мышлении. Более фундаментальное определение должно, по их мнению, поэтому, содержать нечто «относящееся к тому, каким образом приходит машина к своим ответам, нечто соответствующее различию между лицом, решившим задачу путем размышления, и лицом, которое заранее заучило ответ наизусть» [106, стр. 9]. Однако из их приведенного выше скептического замечания в адрес «сознания» можно с достаточной уверенностью сделать вывод, что эта «метафизическая», по их мнению, категория менее всего может в данном случае помочь выработке более точного определения.
Подобные примеры, показывающие, что категория «сознания» как рабочее понятие чужда современной нейрокибернетике, логически не связуема с абстракциями, которые это направление ввело в употребление, и, следовательно, не находит законного места в рамках общей картины работы мозга, создаваемой нейрокибернетикой, можно было бы легко продолжить.
§13 Преимущества, создаваемые нейрокибернетическим подходом для теории «бессознательного»
В итоге мы оказываемся перед лицом очень своеобразного и крутого поворота в развитии идей. На протяжении десятилетий шел спор о реальности неосознаваемых форм психической активности и находилось немало психологов, физиологов и клиницистов, которые следуя за Brentano, Ribot, Munsterberg и некоторыми другими крупными исследователями рубежа XIX и XX веков, были склонны занять в этом споре строго негативную позицию. Сейчас же мы являемся свидетелями разработки концепций мозговой деятельности, через которые красной нитью проходит представление о реальности и доминировании в поведении: механизмов, способных обеспечить адаптивное поведение и при отсутствии осознания нервных процессов, лежащих в основе последнего. Таким образом, если раньше права на вход в науку добивалось «бессознательное», то сейчас, как это ни парадоксально, в аналогичном нелегком положении оказывается категория сознания, поскольку именно в отношении ее возникают сомнения: отражает ли она реальный, регулирующий фактор нервной активности или всего лишь функционально бесплодную тень, эпифеномен мозговой деятельности, которую при серьезном анализе механизмов последней можно вообще в расчет не принимать. Такое положение вещей заставляет обратить внимание на следующее.
Современная нейрокибернетика налагает своеобразное «вето» на использование категории «сознания». Разрабатываемая ею теория мозговых механизмов не апеллирует к этому понятию. Создается поэтому впечатление, что многое из установленного нейрокибернетикой в отношении принципов организации и закономерностей мозговой активности относится скорее к теории неосознаваемых форм высшей нервной деятельности, чем к теории сознания. А. Н. Колмогоровым это обстоятельство было с обычной для него глубиной выразительно подчеркнуто [41]. Отметив, что в области моделирования высшей нервной деятельности человека нейрокибернетика освоила только механизмы условных рефлексов в их простейшей форме и механизмы формального логического мышления, он обращает внимание на то, что в развитом сознании человека аппарат формального мышления отнюдь не играет ведущей роли. Это скорее, как он выражается, «вспомогательное вычислительное устройство», которое активируется по мере надобности. Сходным образом условные рефлексы в их элементарной форме (т. е. без того глубокого преобразования рефлекторной деятельности, которое обусловливается подключением к этой деятельности активности второй сигнальной системы) также мало дают для понимания высших форм психической активности. Отсюда, заключает А. Н. Колмогоров, следует, что «кибернетический анализ работы развитого человеческого сознания в его взаимодействии с подсознательной сферой еще не начат» (разрядка наша. — Ф.Б.) [41, стр. 7].
Основываясь на таком общем представлении и говоря далее о принципиальной осуществимости моделирующих машин особого типа (вычислительных машин так называемого параллельного действия, которые избегают замедления темпов работы в n∙lg n раз при количестве элементов их памяти порядка с∙n∙lg n ), А. Н. Колмогоров считает возможным непосредственно аналогизировать между работой подобных машин и неосознаваемой умственной деятельностью человека, лежащей в основе процессов художественного и научного творчества.
Преимущества, несколько неожиданно создавшиеся таким образом для теории неосознаваемых форм высшей нервной деятельности, должны быть последней, конечно, в полной мере использованы. В противоположность этому развитие кибернетических концепций поставило перед теорией сознания серьезные и не легко разрешимые задачи.
Поскольку представление о сознании как о факторе, активно влияющем на приспособительное поведение, непосредственно и специфически участвующем в организации и регулировании целенаправленного акта, нейрокибернетическими трактовками исключается, мы оказались перед лицом ситуации, допускающей две возможности дальнейшего развития мысли. Либо мы соглашаемся с этими трактовками и тогда сознание действительно должно рассматриваться теорией функциональной организации мозга лишь как эпифеноменалистическая категория. Либо же, полностью признавая неоценимый вклад, которым теория работы мозга обязана современному нейрокибернетическому направлению, мы должны тем не менее обратить внимание на то, что создавая общую картину организации мозговой деятельности, некоторые даже из выдающихся представителей современного нейрокибернетического направления недостаточно, по-видимому, ясно представляют себе причины дифференцированности многими десятилетиями создавшихся психологических категорий, недостаточно учитывают подлинный смысл этих категорий и потому парадоксально упускают из вида определенные, в высшей степени важные и специфические (специфические даже в собственно кибернетическом смысле) стороны мозговой деятельности[5].
