г) Прибывают оборудование и инженеры из краевого центра, а также сварочные агрегаты из Ленинграда.
д) Совхоз объявляется образцовым опытно-учебным мясокомбинатом. Вольтовой дугой бурят скважину до ювенильной воды и сваривают магматическую породу в строительные монолиты для домов.
е) В конце повести Вермо и Босталоева отправляются в командировку в Америку, а Умрищев отрекается от своего ошибочного мировоззрения и женится на Федератовне.
Сугубо «политкорректная» по своему мотивному составу фабула повести мало что говорит о художественных намерениях Платонова и раскрывает свою функциональность лишь тогда, когда мы рассматриваем ее как компонент пародической стратегии автора. Подобную установку мы находим также в творчестве т. н. попутчиков, волей-неволей переходящих на производственный жанр в годы первой пятилетки. Так, например, роман Б. Пильняка «Волга впадает в Каспийское море» черно-белой характеристикой героев и гипертрофированной политической риторикой сознательно «перевыполняет» официальные требования к этому жанру[228], что в конечном результате приводит к диссоциации уровней фабулы и сюжета. В «Ювенильном море» Платонова также можно наблюдать расхождение между утрированно «ортодоксальной» фабулой и дискредитирующей ее обработкой с помощью сюжетно-стилистических приемов.
Утрированность фабулы проявляется в том, что повесть лишена всех острых кризисных перипетий и преграды на пути к выполнению задачи оказываются легко преодолимы как в субъективном плане психики героев, так и в плане объективных условий. Реализация технических проектов — например, добывание ювенильной воды из недр земли с помощью бурения вольтовым агрегатом — превышает все реалистические масштабы и принимает откровенно утопический характер.
Ювенильные, т. е. «подземные воды, впервые вступающие из глубины земли в подземную гидросферу»[229], должны по сюжету повести освежить климат и образовать огромное пресное море, по берегам которого будут пастись миллионы коров. Этот мотив принимает истинно сказочную форму: девственная вода, «как засиделая девка в шалаше», ждет своего освобождения в «кристаллическом гробу» и после выпуска из каменной могилы «сразу рожать начнет» (386)[230]. Когда секретарь ячейки конструкторского института впервые слышит о ювенильном море, он не знает, что это такое, но сразу чувствует, что это хорошо.
«Ювенильное море» с полным правом можно назвать «Анти-Котлованом»[231]. Но этот мнимый поворот к положительному не говорит о принципиальном изменении авторской позиции. Удачная реализация строительной задачи облекается в жанр, в котором нет места научной фантастике, и этот настораживающий факт говорит о том, что сказочно легкое решение задачи в «Ювенильном море» намеренно утрирует заданную схему. Пародируемый Платоновым декретированный оптимизм первой пятилетки сильно отличается от настоящего трагического утопизма его предыдущих произведений.
Отклонение от нормы происходит и в другом аспекте. В канонической форме производственного романа действие развивается по «амелиоративной», восходящей линии вплоть до окончательного исполнения задачи, несмотря на промежуточные фазы «деградации»[232], т. е. на препятствия, временные неудачи или вмешательство вредителей. Записи Платонова того времени рисуют довольно мрачную картину действительности, которая по известным причинам не могла найти свое отражение в литературном тексте. Так, например: «Северный кавказский край. Совхоз „Свиновод“ № 22. <…> Строительство выполнено на 25 % плана. Нет гвоздей, железа, леса <…>, доярки из гуртов убегали, их догоняли верхами и заставляли работать — имеются случаи самоубийства на этой почве. <…> Утрата поголовья 89–90 %»[233].
В «Ювенильном море» подобные недостатки преодолеваются с удивительной легкостью. Но зато в сюжет вводится вторая «деградативная» линия, развивающаяся в тени главного действия. Ущербные моменты, противопоставленные строительным успехам, постепенно формируются в самостоятельную нисходящую сюжетную линию. Нарастающее расхождение между процессом «строения» с одной стороны и процессом разрушения с другой принимает форму открывающихся «ножниц». Во второй половине повести эпизоды той и другой линий чередуются по принципу контрастного монтажа.
Когда Босталоева возвращается из командировки, в «Родительских двориках» умерло восемнадцать коров и бык, а семь коров сгинули в драке животных у дальнего водопоя. По совету зоотехника Високовского сняли пастухов и поручили коров «наиболее сознательным быкам» (429). Построена странная башня-скотобойня и мельница, которую вместо ветра крутят четыре вола. Совхозники едят кашу из одного котла и ночью спят под одной кошмой. Из металлических ложек мужики делают проволоку, а суповые котлы раскатывают в листы. Проводятся земляные работы — сносятся все землебитные жилые дома: «Теперь была лишь развороченная грузная земля, как битва, оставленная погибшими бойцами» (416). Вермо видит в землебитной и деревянной форме совхозных построек «ненависть к технике» и обосновывает разрушение деревни: «И мы снесли в ночь всю совхозную убогость, дабы освободить мебель с утварью и взять из них гвозди, доски и прочие материалы для истинной техники, для устроения продукции совхоза» (422–423). Подобным образом оправдывает уничтожение старого совхоза кузнец Кемаль в разговоре с Босталоевой: «Мы сказали твоему старушечьему совхозу: прочь, ты не дело теперь! — И не было его в одну ночь! Надо трудиться, товарищ директор, не за лишнюю сотню тонн говядины, а за десять тысяч тонн! <…> Ты девчонка еще в глазах техники» (418). В этих размышлениях обнажается логика разрушения существующего во имя грандиозных перспектив. Разрушение «Родительских двориков» символически обозначает гибель культурного и экономического наследия отцов[234].
Противоположные линии сюжета, конструктивная и деструктивная, не только контрастируют, но и усиливают друг друга. «Ножницы» открываются все шире и шире — на фоне прогрессирующего распада жизненных устоев деревни строительный сюжет принимает все более фантастический характер. Мы узнаем парадоксальную логику, лежащую и в основе повести «Котлован», — чем больше строится, тем больше разрушается.
Платонов не удовлетворяется лишь раскрытием этой абсурдной логики, он указывает также на ее истоки. Один из героев читает «Вопросы ленинизма», «эту прозрачную книгу, в которой дно истины ему показалось близким, тогда как оно на самом деле было глубоким, потому что стиль был <…> ясен до самого горизонта, как освещенное простое пространство, уходящее в бесконечность времени и мира» (429). В этих словах можно увидеть иронический намек на беспредельные волюнтаристские перспективы автора книги — именно со Сталиным Платонов ведет подспудный спор в «Ювенильном море».
Образы правого оппортуниста Умрищева и левой старухи Федератовны окружены стилистикой, явно пародирующей официальные лозунги времени, в особенности выступления Сталина 1930–1931 годов. В том, «что Умрищев очутился круглой сиротой среди этого течения новых условий» (354), можно прочесть намек на речь Сталина «Новая обстановка — новые задачи строительства», в которой сформулированы известные шесть условий новой работы[235]. В частности, в ней требуется, чтобы хозяйственники руководили предприятиями «не „вообще“, „не с воздуха“, а конкретно, предметно»[236]. Когда Божев собирается сорвать былинку на пешеходной тропинке по указанию Умрищева, тот останавливает его со словами: «Ты сразу в дело не суйся — ты сначала запиши его, а потом изучи: я же говорю принципиально — не про эту былинку, а вообще, про все былинки в мире» (364). Стиль руководства Умрищева с его лозунгом «не соваться» заставляет вспомнить выступление Сталина «О задачах хозяйственников» и его указания «покончить с гнилой установкой невмешательства в производство» и усвоить новую установку «вмешиваться во все»[237].
В отличие от правого уклониста Умрищева, идеологически сознательная и из-за постоянной бдительности страдающая бессонницей Федератовна воплощает дух нового времени. Старуха в своей таратайке ездит по всем стадам, поскольку по сталинскому указанию требовалось, чтобы руководители «почаще объезжали заводы»[238]. Упрекая секретаря райкома Определеннова в том, «что он хуже покойника и руководит районом из своего стула, что он скатится в конце концов в схематизм и утонет в теории самотека» (415), она оказывается верной ученицей Сталина, учившего: «Думать, что можно руководить теперь из канцелярии, сидя в конторе, вдали от заводов, — значит заблуждаться»[239]. В самом конце повести положительная старуха выходит замуж за отрицательного старичка, ошибки которого она не раз разоблачала. Это странное соединение служит иллюстрацией диалектической мысли Сталина о том, что «„левые“ загибщики являются объективно союзниками правых уклонистов»[240].
