Замечательной иллюстрацией к этой мысли служит то понимание Государя, которое сложилось под влиянием Православной веры в Византии.
Коренное убеждение Христианского Востока состояло в том, что духовная свобода, а равно и ответственность личной веры ни в коем случае не должны были быть подавляемы или опосредованы коллективным или сугубо юридическим началом. Духовная ответственность индивидуума становилась поистине всецелой. Отсюда и индивид, облаченный высшей императорской властью, в идеале переживал свое служение так, будто он действительно один стоит на ветру истории и от его решений зависит судьба Христианской ойкумены и Империи. В лице императора именно как Василевса фокусировалась вся полнота власти в силу его уникальной и абсолютной ответственности перед Всевышним за судьбы христиан мира. Только в глубинах Православия монархический идеал получал свою божественную санкцию. Однако нельзя сказать, что такая роль монарха, как человека, лично воплощающего собой делегированную свыше теократию, являлась вполне уникальной только для того периода, когда Римская империя приняла Христову веру.
Императоры позднего Рима именовались Rex Pontific, «царственный священник», и являлись главою государственного культа, а впоследствии — и объектом религиозного почитания. Каждый подданный империи был подчинен власти в двойном отношении: как гражданско-административном, так и священной иерархии. Важно подчеркнуть, что эту двоякую власть воплощал индивидуально императорский принцип правления поздней империей. Православная Церковь предоставляла Императору право быть помазанником на Царство, находясь в алтаре, наблюдать за богослужением и быть «внешним епископом» Церкви.
Отметим, что функции военного вождя и верховного жреца сочетали в себе и предводители германских и славянских дружин. По убеждению древних, истинная власть не может дробиться, как не может дробиться истинный источник власти — Бог. Власть — едина по своей сверхприродной сущности.
Здесь мы сделаем небольшое отступление и поразмышляем над природой власти, вернее сказать — над манифестацией этой природы из мира Горнего в мир дольний. В свое время, в конце пятидесятых годов прошлого столетия, американский юрист и мыслитель Юлиус Паркер Йоки в своей интереснейшей книге «Империум», за которую он, собственно, и страдал до самой смерти от американского «правосудия», высказал парадоксальную и по виду — совершенно пантеистическую мысль о природе власти. Йоки считал, что в мире существует некая константа метафизической субстанции власти, всегда неизменная и всегда данная нам свыше. Он наделяет ее некоторыми личностными чертами, считая возможным рассматривать власть эманацией или даже полагая власть ипостасью некоего разумного и творящего космоса. Этот всегда равный одной сумме монолит власти и делят на земле люди и политические группы. Сумма власти остается неизменной, но ее количество, которое присваивается силой и волей политических игроков, может исторически меняться и географически перераспределяться. Сколь ни был бы для православного человека такой подход к природе власти сомнительным, отдадим должное интуиции автора. Власть действительно дана нам Свыше, и исторический опыт показывает нам, что мы вправе полагать в качестве некоторой рабочей гипотезы, что сумма власти на земле действительно не увеличивается, но только перераспределяется, отбирается у слабого в пользу сильного. Власть будто бы действительно субстанциональна. Условимся, что это только схема, макет реальности, возможно — далекий от сокровенной природы власти, но подобная схема позволяет нам понять и некоторые структурные изменения властных полномочий в границах одной социально-политической группы. Из учебников истории мы знаем, что большевики буквально взяли власть в России. У кого взяли, мы тоже представляем. Почему взяли, не секрет для всех, интересующихся отечественной историей. Вопрос же в другом.
Главная загадка, несмотря на всю глубину скрываемой ею проблемы, лежит на поверхности. Почему большевики, вроде бы чуждая исторической России сила, берут власть, а не созидают ее заново, исходя из своих философских представлений и политических задач? Почему они готовы разрушить все до основания, а затем… но структурные эманации власти, институты государственности сначала захватываются, затем используются и только затем преобразуются в советскую систему власти, которая шаблонно отражает структуру предшествующих ей имперских властных структур. Можно, конечно, спорить о частностях, но факт остается фактом — ничего принципиально нового в структурном плане государственного строительства большевики не принесли. И пресловутые Советы — лишь бледная тень бывших земских учреждений.
Вопрос о том, кто у кого взял власть и что стоит за этими словами, лежит не в плоскости филологических размышлений. Он действительно философский. Власть ведь действительно взяли, власть всю, целиком, и целенаправленно наполнили ее новым содержанием. Я, конечно, рискую быть обвиненным в пантеистическом видении природы власти в обществе, но ведь именно такое понимание власти как изначально данной, условно субстанциональной, неизменяемой суммы дает нам возможность правильно оценить, что же произошло в 1917 году с Россией. Если, как полагала Белая эмиграция, власть взяла в России международная интернациональная банда, то мы должны были бы быть свидетелями ее перераспределения по географическому признаку, распыления той ее части, которая была накоплена исторической Россией, по просторам иных континентов, заново концентрируясь в иных центрах политического притяжения. Но этого не случилось. Более того, был момент, когда часть общемировой власти (назовем ее, пользуясь понятийным аппаратом Йоки, мировой властью), и большая ее часть, сосредоточилась в СССР. Значит, не зря считал Иван Солоневич СССР не черным провалом в Русской истории, не Анти-Россией, но именно Россией. Тяжело, почти смертельно больной, сознательно лишенной своей национальной государственной элиты, но все-таки Россией, даже при тоталитарном антирусском режиме правления сохраняющей свою таинственную сущность страны с огромным властным капиталом. Тем, что большевики использовали по своему усмотрению для целей, далеких от насущных потребностей русского народа, его политических и культурных задач.
Ведь только такое видение проблемы в целом и позволяло надеяться русским людям на воскрешение России, вернее, на ее выздоровление. Больной исполин обладает властью и может ей воспользоваться при своем выходе из недуга. Мертвое тело властью не обладает и обладать уже не будет. Власть мертвеца давно перераспределена — это универсальный закон для любой численности человеческого коллектива. Пользуясь схемой Йоки и отдавая себе отчет в том, что за видимыми пантеистическими формулировками стоит правильное видение проблемы власти с точки зрения человека Традиции, мы можем понять важную истину касательно последнего периода нашей истории. Периода трагической утраты национальных форм государственности и культуры, но сохранения самой властной матрицы, которая даже коммунистами воспринималась как матрица России, а не СССР, игравшего роль внешнего колпака (если не саркофага) над больным телом государствообразующего народа. Сохранение этой властной матрицы и сделало возможным начать выход из периода болезни и культурного упадка, выход через поиск новых форм традиционной, национальной и имперской государственности.
Не лишним будет сделать и такое замечание. Катакомбная Россия жила и сохраняла свой потаенный лик для грядущего проявления не в последнюю очередь и потому, что в СССР не дробили единую, доставшуюся в наследство от Империи властную матрицу государственности. «Власть», похищенная из живого тела национальной государственности и заключенная в новую форму полой сферы, под аббревиатурой СССР, разверзнувшейся темным небом над вечной Россией, как бы сохранялась, а иногда и преумножалась, для того чтобы в будущем у политически здорового и зрелого народа была возможность вновь вернуть ее в свое природное тело, отвоевав «животворящую энергию» власти, разбив стеклянную сферу, придавившую историческую Россию под своей тяжестью, но не убившую ее.
И вроде бы благодатная влага освобожденной «власти», пролившись над высохшей от большевистского безвременья Россией, должна дать всходы новой национальной жизни под новым небом. Но этого пока не происходит.
Современная болезнь России заключается в том, что, начав возрождение форм национального бытия в условиях новой государственной структуры, мы сталкиваемся с феноменом разделения властных полномочий демократического государства. А феномен этот разрушает исторически сложившуюся властную матрицу страны, сложившуюся издавна и пережившую не только крушение исторической государственности, но и долгий тоталитарный период национальной деградации, не давшую дойти этой деградации до критической отметки тепловой смерти национально-культурного организма государствообразующего народа.
