виде сына и тени робости нет – мой, и всё. Рослый, сильный и красивый?
Значит, ещё больше мой! Маруся невольно присматривается к Роману – выпрямила его армия или
нет? Плечи сына чуть перекошены с рождения. Михаил, помнится, всё переживал – вдруг на
медкомиссии забракуют да служить не возьмут? А разве можно парню без армии? Он же потом и
сам себя человеком считать не будет. Когда Роман вырос, то плечи оказались широкими и
прямыми, ещё сильнее подчёркивая перекос. Но ничего, взяли, вроде не заметили. Теперь же
видно, что и военная выправка его плечам не помогла. И снова для Маруси этот неправильный,
всё же менее заметный, но теперь уже родной перекос – напоминание о трудной его судьбе.
– Но-о, развылась! – ради порядка прикрикивает на неё Огарыш, правда, позволив сначала
источить основную порцию слез.
– А чо же не повыть-то, – говорит Маруся, сморкаясь в платочек, – сыоночка вернулся. Я ить
говорила, говорила же тебе, что сёдни приедет. Я же чую.
– Чуешь, чуешь, – соглашается Огарыш, от волнения нарезая сало неровными брусочками. – Ты
это каждый день чуяла, причём, три недели подряд…
Немного успокоясь, Маруся ещё раз прижимает Романа, но уже как-то завершающе,
23
освобождённо от переживаний, на другом настроении: всё, факт свершился, надо привыкнуть. Сын
дома, здесь, рядом. Вот и хорошо.
– Ну, ладно, готовиться начну, – однако, опять же чуть не расплакавшись, но уже на какой-то
другой волне, сообщает она, – вечером людей соберём. Ты своих друзей пригласи…
– А может, не надо всего этого? – говорит Роман. – Отслужил да и отслужил… Все служат.
– Ну прямо, не надо тебе! – тут же строго прикрикивает мать. – Мы чо же, не ждали тебя, или
чо? У нас уже всё запасено. Вино и то выдюжило. Папка вон чуть слюной не захлебнулся, а
вытерпел…
При этом она зыркает на Михаила, напоминая тому о чём-то, правда, не особенно того смутив.
– Но-о, мать-перемать, не захлебнулся тебе! – возмущается отец, но уж как-то слишком
«показательно», с горделивой ноткой за свою выдержанность.
– Давай, давай полайся, – говорит Маруся, – пусть сын-то послушат, давненько тебя не слышал,
соскучился поди.
– Но-о, послушат тебе, нашла тоже ребёнка, а то он в армии-то ничо такого не слыхал… Ты
думашь чо? А, да ничо ты тут не понимаш…
* * *
Маруся, как и Михаил, побаивается, как бы по приезду сын не рванул на какую-нибудь
комсомольскую стройку, куда без устали зазывают газеты и радио. Михаил полагается здесь на
судьбу, а вот Маруся знает, как перехитрить все эти зазывы. Планы её связанные со Светой
Овчинниковой, выстроились сами собой, когда Марусе стало известно, что Света, оказывается,
ещё со школы влюблена в Романа.
Приходя в клуб к своей матери, заведующей клубом, Света всегда пыталась угодить и помочь
Марусе, и та очень быстро «раскусила» её: слишком уж нежным румянцем заливались свежие
Светины щёчки при всяком случайном упоминании о Романе.
Примерно тогда же по стопке написанных, но не отправленных писем тайну Светы узнаёт и ёе
мать. Образованная Галина Ивановна даже с некоторым недоумением открывает внезапное
повзросление дочери, но быстро мирится с ним. Что ж – пришла пора, никуда не денешься. Только
вот Роман с его зыбким происхождением как-то не совсем устраивает завклубшу в роли
возможного зятя. Да и Маруся с её ворожбой и знахарством… Сама Галина Ивановна женщина
породистая – высокая, статная, да всё-таки ещё и с культурным образованием. Её муж, главный
механик, хоть и уступает ей одну ступеньку в образовании, зато не уступает в стати, так что и
Светлана у них девица хоть куда. И потому Галине Ивановне хочется, чтобы парень у её дочери
был первостатейный. Роман же, каким она помнит его – долговязый, белёсый, худой, какой-то
нескладный, с кривыми плечами – ну вот совсем не то. Да ещё кто знает, какая у него
биологическая родословная? Удивительно, что Роман-то пока и сам не знает правду о своём
происхождении. Как-то, в минуты откровения, Маруся даже просит у Галины Ивановны, как у
женщины не только образованной, но и уважаемой, совета о том, не пора ли уже сыну, такому
взрослому, узнать всё? Немного подумав, Галина Ивановна уклончиво отвечает, что тут её
образование ни при чём – никакое образование не позволяет давать советы в таких щепетильных
вопросах.
В общем, так или иначе, но женщины, полушутя – полусерьезно объяснившись по поводу
будущего своих детей, начинают так же полушутя называть себя «сватьями» (хоть Галина
Ивановна поначалу и морщит нос) и, кажется, уже от одного определения своих в принципе-то
возможных отношений, и впрямь начинают чувствовать друг к другу тень взаимного родственного
тепла. Так что вскоре уборщица и завклубша чаюют за сценой уже вместе, хотя какая-то льдинка
неприятия в душе Галины Ивановны так и остаётся.
После объяснения со «сватьей» Маруся вроде как ненароком подталкивает Светлану к отправке
хотя бы одного своего письма и однажды специально для неё «теряет» конверт с адресом сына.
Галина Ивановна, чуть вынужденно смирившись с таким развитием событий, не мешает
Марусе. В это время она вообще обнаруживает в себе странную нерешительность. Дочь всегда
принадлежала ей всей душой, а тут уж всё – у дочери начинается своё. Насоветуешь или
помешаешь чему, так потом и сама не рада станешь. Упрёки детей – самые больные и ранящие
упрёки.
Огарыш, проведав от проболтавшейся как-то Марусечки о секретах «сватей», ругает их дурами,
провокаторшами и шпионками. Да о какой свадьбе речь! Парню сначала вволю набегаться надо,
перебеситься, потому что если попрёт потом из него неизрасходованная молодая дурь, то её
никакая семья не утихомирит. Хотя оно, конечно, если разобраться, так не каждый год в селе
подходят к выданью такие невесты, как Светка, но «жись есь жись»… Вот если бы переждать ей
пару свободных годков, то Роман стал бы потом настоящим женихом. Но кому это скажешь?
Марусечке?! Да уж она-то найдёт, что припомнить ему в ответ на такие речи. Слово «кобель» там
будет, пожалуй, самым ласковым. И Огарышу остаётся только злиться, огорчённо крякать и
24
матюгаться куда-то в сторону.
Вечеринка по поводу встречи Романа собирается после дойки коров. Но Роман не знает, кого на
неё пригласить – в селе из одноклассников лишь Боря Калганов, вернувшийся из танковых войск, с
которым они и в школе-то друзьями не были, а теперь уж и подавно. Остальные все разъехались.
– Эх, с Серёгой бы увидеться, – говорит Роман.
– Серёгу-то в Пылёвку теперь не заманишь, – вздохнув, сообщает Маруся, – Надежда
Максимовна с Вовкой совсем
