199 Ассоциативный тест представляет в этом смысле наибольший интерес, поскольку он, как никакой другой сравнительно простой психологический эксперимент, воспроизводит психическую ситуацию диалога и в то же время дает возможность точной количественной и качественной оценки. Субъект имеет дело не с вопросами в виде определенных предложений, а с туманными, двусмысленными и, следовательно, приводящими в замешательство тестовыми словами, причем от него требуется не развернутый ответ, а реакция одним словом. Точные наблюдения за нарушениями реакций позволяют вскрыть и отметить факты, которые часто пропускаются в обычной беседе, и это дает нам возможность получить указания на невысказанную основу, на те состояния готовности, или констелляции, о которых я упоминал ранее. То, что происходит в ходе ассоциативного теста, всегда имеет место во время диалога. В обоих случаях мы имеем дело с психологической ситуацией, которая констеллирует комплексы, ассимилирующие предмет разговора или ситуацию в целом, включая участвующие стороны. Беседа теряет свой объективный характер и свою реальную цель, поскольку констеллирующие комплексы ломают намерения говорящих и могут даже вложить в их уста ответы, которые они впоследствии не вспомнят. Этот феномен используется на практике во время перекрестного допроса свидетелей. Его эквивалентом в психологии является так называемый эксперимент повтора, который обнаруживает и локализует провалы в памяти. Скажем, после сотни реакций-ответов субъекта спрашивают, какие именно ответы он давал на отдельные тестовые слова. Провалы или фальсификации памяти проявляются с умеренной регулярностью во всех ассоциируемых областях, нарушенных комплексами.
200 Итак, я намеренно избегал обсуждения природы комплексов, основываясь на предположении, что она в общем известна. Слово «комплекс» в его психологическом смысле проникло в обыденную речь как в немецком, так и в английском языках. Сейчас всем известно, что у людей «есть комплексы» или что люди «обладают комплексами». Не так хорошо известен, хотя намного более важен с точки зрения теории тот факт, что комплексы могут обладать нами. Существование комплексов заставляет поставить под сомнение наивное предположение о единстве сознания, которое отождествляется с «психическим», и верховенстве воли. Всякая констелляция комплексов предполагает расстройство сознания: единство сознания нарушено и волевая направленность затруднена, если вообще возможна. Даже память, как мы видели, часто подвергается заметному воздействию комплекса. Следовательно, комплекс является психическим фактором, в энергетическом смысле обладающим ценностью, которая часто превосходит по величине ценность вполне осознаваемых намерений, иначе подобные нарушения в организации сознания были бы невозможны. Фактически, активный комплекс загоняет нас в состояние принуждения, навязчивого мышления и действия – состояния, для которого при соответствующих обстоятельствах единственным подходящим определением может стать юридическое понятие сниженной ответственности.
201 Что же, наконец, такое «чувственно окрашенный» комплекс с научной точки зрения? Это образ определенной психической ситуации, который сильно эмоционально акцентуирован и к тому же несовместим с привычной установкой сознания. Этот образ имеет мощную внутреннюю связанность и слаженность, присущую только ему целостность и вдобавок относительно высокую автономность, а значит, подлежит контролю сознательного разума лишь в ограниченной степени и проявляет себя как одушевленное постороннее тело в сфере сознания. Такой комплекс обычно подавляется усилием воли, но его существование не подвергается серьезной опасности, поэтому при первой же возможности он заявляет о себе с прежней силой. Определенные экспериментальные исследования показывают, что кривая его активности или интенсивности имеет волнообразный характер, с «длиной волны», измеряемой несколькими часами, днями или неделями.
202 Мы должны выразить благодарность французским специалистам в области психопатологии, в частности, Пьеру Жане, за наше сегодняшнее знание о состоянии экстремальной разорванности (диссоциабельности) сознания. Жане и Мортон Принс – оба, но порознь – сформулировали представление о способности личности к расщеплению на три или четыре фрагмента и выяснили, что каждый из них имеет свои специфические особенности и собственную независимую память. Эти фрагменты сосуществуют относительно независимо один от другого и могут взаимно замещать друг друга в любой момент времени, что означает высокую степень автономности каждого из них. Мои изыскания в области комплексов подтверждают эту довольно неутешительную картину возможности психической дезинтеграции, так как фундаментальных различий между фрагментом личности и комплексом не существует. Можно говорить об их существенном сходстве до тех пор, пока мы не перейдем к деликатному вопросу о фрагментированном сознании. Личностные фрагменты, несомненно, обладают своим собственным сознанием, но пока без ответа остается вопрос, обладают ли также собственным сознанием такие небольшие психические фрагменты, как комплексы. Должен признать, что этот вопрос часто занимает мои мысли, поскольку комплексы проявляют себя подобно «дьяволам» Декарта, и, похоже, получают удовольствие от своих «проделок». Они подсовывают не то слово в чей-то рот, заставляют забыть имя человека, которого как раз надо с кем-то познакомить, вызывают першение в горле как раз в момент самого приглушенного фортепьянного пассажа во время концерта, заставляют опоздавшего, крадущегося на цыпочках, перевернуть с грохотом стул. Они подстрекают нас поздравлять с чем-то людей на похоронах, вместо того чтобы выразить соболезнование – принуждают нас ко всему тому, что Ф.Т. Фишер приписывает «озорному, непослушному объекту»3. Они являются действующими лицами наших сновидений, которым мы так бессильно противостоим; они – эльфы, так ярко описанные в датском фольклоре в истории о пасторе, который пытался обучить двух из них молитве: они прилагали неимоверные усилия, чтобы вслед за ним правильно повторять слово в слово, но после первого же предложения добавляли: «Наш отец, который не на небесах». Как можно догадаться, с теоретической точки зрения эти упрямые комплексы необучаемы.
203 Я надеюсь, что никто не станет сильно возражать против такой метафорической парафразы научной проблемы, принимая это с известной долей иронии. Но даже самая трезвая оценка феноменологии комплексов не может игнорировать весьма впечатляющий факт их автономии, и чем глубже проникаешь в их природу – я мог бы даже сказать в их биологию, – тем больше они раскрывают себя как отщепленные психические элементы. Психология сновидений вполне ясно показывает, как в отсутствие сознания, сдерживающего и подавляющего комплексы, они проявляются в персонифицированном виде, в точности напоминая фольклорных домовых, которые по ночам шкодят в доме. Мы наблюдаем аналогичное явление при некоторых психозах, когда комплексы становятся «слышны» и проявляют себя как «голоса», носящие сугубо личностный характер.
204 Сегодня мы почти уверены в том, что комплексы де-факто являются отщепленными психическими составляющими. Своим происхождением они зачастую обязаны так называемой травме, эмоциональному шоку или чему-то подобному, что отщепляет небольшую частицу психического. Естественно, одной из наиболее распространенных причин их появления служит моральный конфликт, по сути возникающий из-за явной невозможности подтверждения природной целостности субъекта. Такая невозможность предполагает непосредственное расщепление, независимо от того, известно об этом сознанию или нет. Любой комплекс, как правило, играет заметную роль в бессознательном, что, естественно, в той или иной степени гарантирует ему свободу действий. В определенных случаях его могущество в процессе ассимиляции становится особенно заметным, поскольку бессознательное помогает комплексам ассимилировать даже эго, в результате чего возникает мгновенное изменение личности, известное как отождествление с комплексом. В Средневековье этот феномен носил другое название – одержимость. Вероятно, никто не сочтет такое состояние безвредным, однако фактически не существует принципиальной разницы между оговоркой, вызванной комплексом, и страшнейшим богохульством: разница заключается лишь в степени его проявления. История языка дает нам бесчисленное множество подтверждений тому. Когда кто-нибудь испытывает сильный эмоциональный кризис, мы говорим: «Какой бес вселился в него сегодня?», «Он одержим бесом», «Она стала сущей ведьмой» и т. д. Используя эти довольно затертые метафоры, мы практически не задумываемся над их подлинным значением, хотя оно лежит на поверхности и отчетливо указывает на тот факт, что наивные или простодушные люди, в отличие от нас, не «психологизируют» комплексы, вызывающие нарушения, а рассматривают их как вполне самостоятельных существ, или как демонов. Впоследствии в ходе развития сознания возник интенсивный эго-комплекс, или эго-сознание, в результате чего комплексы лишились своей первоначальной автономии, по крайней мере, в проявлениях обыденной речи. Как правило, индивид говорит: «У меня есть комплекс», или же доктор успокаивающим голосом сообщает истеричному пациенту: «Ваша боль в действительности не существует, вы просто вообразили, что она вам досаждает». Страх перед болезнью, несомненно, порожден фантазией пациента, так что любой постарается убедить его, что он сам ввел себя в заблуждение.
