Сравним с III главой: «Для всего есть свой Срок», или: «Срок всякой вещи и всякого дела – [у Бога]». Ничего подобного, означающего Суд, Неотвратимый Божий Суд, Автор в виду здесь, конечно, не имеет. Он и во многих других местах откровенно сомневается в наличии такого суда, а часто вполне дерзко и открыто отрицает само его существование. (Смотри IV.1: «И увидел я все угнетения, что творятся под солнцем: /…/ вот слёзы угнетённых – а утешителя нет для них!» – причём данное слово «утешитель» просто обязано писаться с заглавной буквы. Кто же тот единственный «утешитель», к которому прибегают, когда искать утешения больше негде?!) На протяжении всей Книги Автор только и твердит, что справедливого Божьего суда в мире нет! Такими утверждениями буквально полна вся Книга. Иначе её бы просто не назвали «еретической» сами иудейские законоучители. Тот же «еретический» смысл заложен и в VIII главе, в рассматриваемых отрывках. Однако, авторское «мишпа́т» (суд; судебное определение, приговор) редактор понял не как Предопределение, а именно в «судебном» ключе: мол, неизбежен Божий суд, «зло на свершившего тяжко ляжет» – усилив своей недвусмысленной вставкой не слишком-то внятную мораль и не слишком понятную философию Автора.
Дополнительный (и тоже достаточно слабый) аргумент в пользу того, что эта строка – вставка, уже использовался ранее: это строфический анализ авторского текста. Необходимо сказать сразу, что никакими фиксированными строфами Книга Кох̃е́лет не написана; она представляет ритмическую прозу, местами чистую поэзию, но не строфическую – по крайней мере от первых до последних слов (наподобие «Евгения Онегина»). Однако в её тексте всё же, и не один раз, попадаются фиксированные, с устойчивой формой, строфы, и глава VIII, рассматриваемый отрывок – одно из таких мест. Текст в этом месте написан чёткой строфой, которую можно в какой-то мере даже назвать классической: форма из пяти строк, где первые две строки – обозначение темы, а следующие три – её развитие, причём начинающиеся всегда с одной и той же частицы: либо с «и», либо с «ибо» («вэ» и «ки»).
Процитируем эту строфу:
VIII.5 Соблюдающий заповеди не знает злого дела,
Но Срок и Приговор узнает сердце мудреца.
VIII.6 Ибо у всего есть Срок и Приговор,
Ибо зло человека на нём [же] тяжко [ляжет], (?)
Ибо не знает никто того, что будет,
Ибо, когда будет – кто ему объявит?
Слишком заметно, что строка VIII.6б в данном случае, среди трёх последних «поясняющих» строк, становится четвёртой, лишней. Эту почти несомненную вставку следует, быть может, относить ко Второму редактору.
Следующая сразу вслед за этим строфа VIII.8 имеет точно такую же форму – 2+3. Процитируем её – просто для сравнения:
VIII.8 Нет человека, властного над духом,
[Чтобы мог он] удержать [свою] душу –
И нет власти над днём смерти,
И в [этой] войне не отпустится никому,
И не спасёт нечестие его избравшего.
Кстати и сама Библия начинается с точно такой же строфы (мы поэтому позволили себе назвать её классической). Даём в буквальном переводе:
Бытие 1.1 В начале сотворил Бог
Небеса и Землю.
1.2 И Земля была пуста и нестройна,
И тьма поверх бездны,
И дух Божий носился поверх вод.
В Книге строфическую форму 2+3 имеют также ст. XII.5 (в подстрочном переводе); примеры можно продолжить. Но и без продолжения, как можно заключить, всё совершенно ясно: строчка в ст. VIII.6 – редакторская дописка. Возможно – Второго.
Очень и очень сложными являются стихи в конце VII главы – там, где Автор подводит некие свои промежуточные выводы, объявляя о некоем «замысле», который он, наконец, нашёл в себе и в мире (ст. VII.25-29). В этом резюмирующем – если не Книгу целиком, то VII-ю главу – точно – отрывке довольно странно смотрятся строчки:
VII.29 Одно [только] – смотри – я нашёл:
Что сотворил Бог человека прямым,
Он же доискивается разных замышлений.
(Еврейское «хэшбо́н» – от «хаша́в» (думать) – это «замысел», «суть», «итог», но во множественном числе это слово имеет значения и «хитромудрости», «замышления», «измышления».)
При очень большом желании можно счесть эти стихи словами самого Автора: настолько они не похожи на откровенные, ортодоксальные, непримиримые вставки редакторов; речь здесь идёт как будто не об обычном (утомляющем своим однообразием) утверждении Божьей справедливости и Божьем суде, а о неких более «расплывчатых», что ли, предметах.
Однако чтобы видеть, как смотрятся в тексте и чем являются эти стихи, следует, вероятно, процитировать весь контекст, весь резюмирующий VII главу фрагмент Авторского текста. Хотя бы не полностью, этого достаточно:
VII.25 Старался я и сердце своё
Узнавать, и исследовать, и разыскивать мудрость и замысел; /…/
VII.27 Смотри, я вот это нашёл – сказал Кох̃е́лет, –
Шаг за шагом отыскивая замысел.
VII.28 Чего ещё искала душа моя, но я не находил:
Человека, –
из тысячи одного находил;
А женщины во всех этих [найденных] –
Не находил.
VII.29 Одно [только] – смотри – я нашёл:
Что сотворил Бог человека прямым,
Он же доискивается разных замышлений.
Как понимать этот стих VII.29? Во-первых, Кох̃е́лет вовсе не «одно только находил», во-вторых, это «одно» не было «Бог сотворил человека прямым, а они пустились искать замыслы». В-третьих, Кох̃е́лет сам весьма преуспел в поиске «замыслов» этого мира, и, как уверенно можно заключать, полагал это наиболее достойным занятием для мудреца и человека вообще. Таким образом, строки из ст. VII.29 очень уж смахивают на вставку и являются, вероятнее всего, несколько раздражённым советом некоего редактора Автору «не мудрствовать лукаво»: Бог, мол, не для того человека создал, чтобы они доискивались разных «замыслов». Какому из редакторов принадлежит данная вставка – решить невозможно; скорее всего, Первому – с его кредо: простота, безыскусность, единение с Богом. У Второго кредо другое: «Бойся Бога!»
Подтверждением тому, что данные стихи – вставка, могут служить ещё два довода. Во-первых, данный отрывок главы у Автора – почти итоговое, резюмирующее место, где он заявляет о поиске (и нахождении) «замыслов» этого мира – сути, итога, результата своих поисков. Было бы просто странно, если бы редактор смог обойти стороной столь важное почти итоговое место VII главы и даже всей Книги.
Во-вторых – и этот довод уже гораздо серьёзнее – вставка VII.29 не просто вклинивается в текст – она физически разрывает связь между предыдущим и последующим повествованием. Дело в том, что следующий же стих VIII.1, открывающий VIII главу в настоящем своём виде выглядит довольно странно: как не
