За оборонным противостоянием стояла экономическая и технологическая гонка, которую Россия систематически проигрывала. В крымской кампании флоту России, все еще в значительной мере парусному и деревянному, противостоял паровой флот противника. Как уже было сказано, качественное отставание приходилось компенсировать объемами, что означало перерасход ресурсов.
России приходилось нести прямые издержки за ведение активной мировой политики: военные операции за рубежами страны, помощь ставленникам и дружественным режимам. Россия/СССР вела колониальные войны — с Турцией (1828–1829), с Персией (1826–1828), Кавказскую войну (1817–1865). Сюда же можно отнести продвижение в Среднюю Азию, занимавшее первый из рассматриваемых периодов и, наконец, Афганскую войну (1979–1989). В XX в. число прямых военных конфликтов падает, но возрастает опосредованное участие СССР в войнах его ставленников. Их приходилось оплачивать, посылать военных советников, давать технику и т. д. Все эти ресурсные затраты не приносили иных дивидендов, кроме призрачных стратегических преимуществ в контексте апокалиптического сценария Последней битвы.
Далее приходилось осваивать территории и пространства, завоеванные под давлением логики экспансии великой империи. Такое освоение требовало разнообразных ресурсов — людских, денежных, организационных и не приносило непосредственных прибылей. Налоговые поступления от новоприобретенных территорий систематически оказывались ниже стоимости колонизации. Все прибытки носили статусный и стратегический (в логике мышления Генерального штаба) характер.
Наконец, продвижение России/СССР встречало закономерное сопротивление других субъектов мировой политики, заинтересованных в сохранении статус-кво. Они оказывали разнообразную помощь завоевываемым, поддерживали силы, непосредственно противостоявшие России (Турцию в XIX в. и всех, кто противостоял советской агрессии в XX в.), способствовали дестабилизации положения в собственно российских регионах и поощряли сепаратистские движения (Польша, Кавказ в XIX в., республики СССР и страны социалистического содружества в XX). Для преодоления такого противодействия требовались дополнительные ресурсы.
Кроме того, в XX в. СССР был вынужден энергично «подкармливать» своих прямых сателлитов, прежде всего в Европе, а также по всему миру. И наконец, помогать бесчисленным «прогрессивным режимам», периодически возникавшим во всех уголках земного шара. Эта политика ложилась непосильным бременем на бюджет государства.
Одним словом, России приходилось нести груз издержек великой империи глобального масштаба, что было ей явно не по карману. При ограничении претензий ролью одной из великих держав, преследующей свои интересы, но не притязающей на мировое господство, эти издержки были бы значительно меньше.
Однако не менее опасными и разрушительными для консервативных правящих режимов нашей страны являются рецепция идей, обмен людьми, проникновение взглядов и ценностей, неизбежно следующие из политики глобальных имперских обязательств. Правители России раз за разом попадали в неразрешимое противоречие: реализация имперского идеала, понимаемая не только как средство воплощения Божественного замысла, но и как радикальный способ самосохранения через навязывание русского порядка всему миру, несла в себе самоотрицание. Разыгрывалась вечная драма провинциала, который едет в столицу и грезит планами «завоевать Париж». Проходит время и оказывается, что Париж «обламывает», «проглатывает», «переваривает» честолюбивого юношу. Вместо преображения остального человечества в соответствии с великими и вечными истинами, носителями которых полагала себя российская правящая элита, мир разлагал «народ-богоносец» и вносил в его толщу «бродило» исторической динамики.
Статус великой мировой империи означает подстегивание бурного процесса распада социокультурного синкрезиса. Власть в России, с эпохи Петра I балансировавшая между технологической модернизацией экономики и социокультурным «подмораживанием», помимо воли втягивалась в систему отношений, подталкивавших к размыванию патриархального быта и динамизации жизни.
Резко снижалась мера изоляционизма. Относительно широкий слой подданных был вынужден выезжать за священные рубежи и попадал в разлагающее враждебное окружение. Рецепция технологий невозможна без восприятия более широкого круга идей, представлений и, наконец, институтов. Продвижение на запад включало в поле Российского государства стадиально более продвинутые народы Восточной Европы. Ни к чему хорошему это не вело. Они ненавидели империю, разваливали и размывали ее изнутри. Герценовский «Колокол» в Россию доставлялся с помощью поляков. Искусство и образ жизни стран «народной демократии», советской Прибалтики, Западной Украины незаметно, но неотвратимо подтачивали советский «материк». Кроме того, поляки, прибалты, остзейские немцы как люди иной — западноевропейской ментальности противостояли российскому «космосу» самим фактом своего бытия. Они несли в себе и утверждали другую культуру, иное понимание вселенной и человека. Эти факторы были неустранимы, не зависели от личной позиции «инородца» и снимались только через обрусение, масштабы которого были явно недостаточны. Традиционная культура может более или менее устойчиво воспроизводиться при отсутствии разлагающих воздействий. Имперская включенность в общемировой контекст обрекала российское общество на недопустимое, разрушительное превышение меры самоизоляции.
Для того, чтобы противостоять Западу, в нем мало ориентироваться, его надо понимать. Погружение в европейский контекст и необходимость рецепции широчайшего круга идей и технологий порождали целый слой общества, усвоивший иную ментальность. Так появлялись самые энергичные, квалифицированные и безжалостные могильщики империи.
В десятилетия имперского застоя новые идеи и новые настроения усваивались латентно. Новые люди, социальные институты, новые модели жизни утверждались подспудно, в рамках устойчивого системного качества. Но именно в этот период последующие бурные перемены становились неизбежными. В обстановке имперского застоя формировались люди, подобные Герцену, Самарину и Ростовцеву, академику Арбатову, Гавриилу Попову и Гайдару. Тогда же складывались и социально-психологические предпосылки, обрекавшие общество на революционную модернизацию. Рождались новые модели поведения, утверждались новые ориентиры, росли уровень образования, общая культура общества, мера включенности в мировой контекст, формировалась «общественность» — т. е. достаточно широкий слой более или менее автономизированных субъектов. Представители этой социальной категории задыхались в атмосфере поздней империи и готовили психологический климат для изменений.
Противостояние Запада и России. Начну с оговорки. Было бы упрощением утверждать, что весь послевоенный период заполнен тотальным противостоянием Запада и России. По временам логика общемирового взаимодействия требовала координации усилий и подвигала к совместным действиям.
К примеру, можно вспомнить действия европейских стран, принуждавших Турцию к изменению политики по отношению к Греции. В 1827 г. русская, английская, французская эскадры заперли турецкий флот в бухте Наварин и сожгли его. В 70-е годы XX в. СССР и США скоординированно способствовали военному противостоянию Ирана и Ирака. Ирано-иракская война дестабилизировала регион и блокировала возможность консолидации арабского мира вокруг экстремистского режима, представлявшего опасность как для Запада, так и для Советского Союза. Тем не менее противостояние устойчиво преобладало над взаимодействием.
На руинах антиэфемеридной коалиции возникала антироссийская коалиция. Исходная точка разворачивания послевоенного процесса — завершение борьбы с эфемеридой. Воспоминания об общей борьбе быстро улетучивались, а совместные действия по обустройству послевоенной Европы разваливались, натыкаясь на фундаментальные противоречия. Россия стремилась утвердить в Европе чуждые ей политические принципы и несвойственное европейцам видение исторической перспективы. Она стремилась доминировать, что встречало неприятие правительств и европейской общественности. Политика имперского диктата, архаичная стадиально и чуждая цивилизационно, с неизбежностью включала механизмы самосохранения. Как всегда, общая опасность объединяла разрозненный Запад. Романский и германский мир, протестанты и католики, славяне, угро-финны, потомки кельтов объединялись в противостоянии русской опасности. Россия/СССР (заметим, не без оснований) воспринимались как сила, посягающая на самые основы западной цивилизации.
Попытки России расколоть западный мир и утвердиться в нем, опираясь на «братьев-славян», единоверцев, «братьев по классу», созданный ею пояс стран-сателлитов были обречены на провал, поскольку союзники оказывались либо эфемерно-призрачны, либо неверны. Для последних — это союз вынужденный и противоестественный, так как по своей цивилизационной сути они либо прямо принадлежат Западу, либо необратимо «заражены» им.
