специалистов по здравоохранению о необходимости осторожнее описывать риски канцерогенов. Джеймс Хансен [93], который первым выступил перед Конгрессом на тему глобального потепления в 1988 году, назвал это феноменом «научной скрытности» (26); в 2007 году он жестко критиковал своих коллег за слишком тщательное редактирование их же собственных исследований, из-за чего они не смогли показать миру, насколько серьезной является угроза на самом деле. Со временем тенденция дала метастазы: по мере того как прогнозы исследователей становились все мрачнее и мрачнее, любая крупная публикация сопровождалась тучей комментариев о манере изложения и точности прогноза; многие статьи воспринимались как несбалансированные и недостаточно оптимистичные, и их обвиняли в фатализме. Некоторые публикации обзывали «климатическим порно».
Термины весьма скользкие, как и любое хорошее оскорбление, но они нужны, чтобы обозначить пределы «разумных» взглядов на климат. Научная скрытность – еще одна причина, по которой мы не можем разглядеть угрозу достаточно четко. Эксперты усиленно посылают сигналы, что открыто говорить о более тревожных перспективах глобального потепления крайне безответственно, как будто они не готовы доверить миру информацию, которой сами обладают, или как минимум не верят, что общество сможет ее корректно интерпретировать и отреагировать. И тем не менее прошло уже тридцать лет с момента выступления Хансена и создания МГЭИК, а интерес к изменению климата переживал взлеты и падения, но ни разу не поднимался на вершину внимания. Что касается общественного резонанса, то тут результаты еще печальнее. В Соединенных Штатах климатический дениализм поразил одну из двух существующих политических партий и наложил вето на серьезные изменения в законодательстве. За рубежом проходят конференции высокого уровня, заключаются соглашения и подписываются протоколы, но все это выглядит как эпизодические гастроли климатического театра. Выбросы как росли, так и продолжают расти.
Но научная скрытность вполне объяснима; ее можно представить в виде реки риторики со множеством притоков. Первый приток имеет отношение к темпераменту: климатологи – в первую очередь ученые, выбравшие этот жизненный путь и обученные проницательности. Второй приток – эмпирический: многие из них, особенно в США (и уже очень давно), перестали бороться с силами климатического дениализма, которые трактуют любое преувеличение или неверный прогноз как доказательство нелегитимности или нечестности. Климатологи ведут себя осторожно, что вполне понятно. К сожалению, страх показаться излишне тревожными вызывает еще бо́льшую тревогу, и эта боязнь стала их профессиональным принципом, превратившись в конечном итоге в самоуспокоение.
В научной скрытности есть и некая политически ретроградная мудрость, проявляющаяся в том, чтобы скрыть от широкой публики самые пугающие выводы исследований. Будучи участниками группы единомышленников, ученые видят, как их коллеги и соратники проходят через душевные терзания и впадают в отчаяние от перспектив изменения климата и того, как мало делает мир для борьбы с этой напастью. В результате они стали бояться выгорания и вероятности того, что честные разговоры о климате могут повергнуть общество в такое уныние, что все попытки предотвратить кризис сойдут на нет. Все это напоминает о принципах социологии, согласно которым «надежда» мотивирует сильнее, чем «страх», – не признавая того, что озабоченность не тождественна фатализму, что надежда не подразумевает замалчивания о трудностях и что страх тоже может мотивировать. Об этом написал журнал Nature в 2017 году (27), изучив широкий круг академической литературы: несмотря на твердый консенсус среди климатологов в отношении «надежды» и «страха», а также того, что стоит считать ответственным донесением информации, не существует единого оптимального способа рассказывать об изменении климата; ни один подход не даст гарантированного успеха у какой-либо аудитории, и ни один не стоит считать слишком опасным. Работают те истории, которые оставляют след.
В 2018 году ученых начал охватывать страх, что проявилось в паническом, тревожном отчете МГЭИК, иллюстрировавшем, насколько хуже будет климат при 2 °C по сравнению с 1,5 °C (28): угроза смертельной жары для новых десятков миллионов, нехватка воды и наводнения [94]. Исследование, обобщенное в отчете, было не новым, и подъем температуры больше чем на 2 °C даже не рассматривался. И, хотя отчет не затрагивал ни одной из жутких перспектив потепления, он дал ученым разрешение, карт-бланш на выражение своего мнения. Новым был сам посыл: «Всё, теперь можно паниковать». После этого трудно представить что-то кроме новой волны паники, исходящей от ученых, которым наконец-то позволили кричать во весь голос.
Первоначальная осторожность вполне понятна. Ученые десятилетиями представляли обществу неоспоримые данные, показывая каждому, кто был готов их выслушать, какой кризис ожидает планету, если ничего не предпринимать, но год за годом наблюдали, как все сидят сложа руки. Неудивительно, что они вновь и вновь проводят совещания с пресс-службами, раздумывая, какую бы риторику и стратегию коммуникации было бы правильнее выбрать. Если бы бразды правления оказались в их руках, они бы точно знали, что делать, и паники можно было бы избежать. Почему же их никто не слушает? Возможно, все дело в риторике. Какие еще могут быть причины?
Кризисный капитализм
Массив когнитивных искажений (29), выявленный бихевиористами и примкнувшими к ним коллегами за последние полстолетия, практически бесконечен, подобно потоку постов в социальных сетях, и каждое отклонение искажает и разжижает наше восприятие меняющегося климата – угрозы столь же неминуемой и близкой, как приближение хищника, но всегда рассматриваемой через искажающий перспективу хрупкий стеклянный колпак.
В психологии существует понятие привязки; оно объясняет, как мы строим модели мышления вокруг одного или нескольких начальных примеров, пусть даже совершенно не показательных, – в случае с глобальным потеплением это известный нам мир, состояние которого нам кажется умеренно стабильным. Существует также эффект неопределенности, предполагающий, что людям настолько некомфортно находиться в состоянии неопределенности, что они готовы согласиться на менее выгодный для себя результат, лишь бы не иметь с ней дела. В теории, если речь о климате, неопределенность должна становиться мотивацией к действию и – поскольку неясность возникает из разнообразия человеческих факторов – вполне конкретным указанием, но мы почему-то склонны воспринимать его как некую обескураживающую загадку.
Добавим сюда антропоцентрическое мышление – с помощью него мы выстраиваем наше мировоззрение на основе личного опыта – рефлексивную тенденцию, которую отдельные особо циничные экологи назвали «превосходством человека» и которая, безусловно, формирует нашу способность осознавать экзистенциальные угрозы нашему виду. По этому поводу многие климатологи мрачно шутят: «Планета выживет, а вот человечество – вряд ли».
