На кадетских конференциях в годы реакции лейтмотивом всех выступлений с мест являлось указание на угрожающий рост революционных настроений в народе. Возражая одному из лидеров правых кадетов, Н. А. Гредескулу, доказывавшему, что прекращение революционного движения свидетельствует о повороте масс от революционного пути к «конституционному», представитель Нижнего Новгорода заявил: «Едва ли эта точка зрения на освободительное движение разделяется всеми; есть взгляд, что оно может вспыхнуть с новой силой и даже не в очень далеком будущем». Об этом же говорил и представитель Риги: «Наоборот, новая вспышка революции неизбежна...» То же доказывали делегаты Вильно, Рязани, Чернигова. Член ЦК А. А. Свечин на октябрьской конференции 1908 г. высказался на этот счет весьма решительно: «После первой революционной волны будет уже не волна, а потоп, который смоет все без разбора. Наряду с приниженностью в деревне растет беспредельная злоба. Политически крестьянин вырос, он говорит о своих правах, осознал свою силу, как силу массы». На майской конференции 1909 г. представитель Нижнего Новгорода заявил: «...Является всеобщим убеждением, что Ш-й Думе грош цена. Решение вопроса... находится в другой плоскости, чем Дума...» [81]. Чем
дальше, тем такие высказывания делались чаще и решительнее. Ценность этих свидетельств увеличивается благодаря тому, что основным доводом кадетов при требовании «реформ» являлась ссылка на наступившее якобы «успокоение».
Настроения рабочего класса выражались, как указывал В. И. Ленин, в крылатой фразе одного рабочего: «Погодите, придет опять 1905 год» [82].
В записке Совета объединенного дворянства, адресованной Столыпину, по поводу проекта волостного земства говорилось следующее: «С прискорбием приходится засвидетельствовать, что во многих местностях деревня и помещичья усадьба представляют в настоящее время два враждебных стана: нападающих и обороняющихся», и поэтому момент для «реформы» неподходящ[83]. Лидер правых Государственного совета требовал в мае 1914 г. отклонения законопроекта о волостном земстве на том основании, что опасно допускать к местному хозяйству «тех самых крестьян, которые 8 лет тому назад грабили и жгли землевладельцев и которые до настоящего времени хранят в себе земельные вожделения за счет помещиков» [84].
Очень точно суть разногласий между либералами и правыми по поводу реформ выразил один из лидеров крайних правых, Г. Г. Замысловский, еще на первой сессии Думы. По мнению кадетов, заявил он, из реформ «ничего худого не произойдет. А мы боимся, что если все это сейчас ввести, то повторится то самое, что наступило после 17 октября» [85].
Несостоятельность Думы по части «реформ» превращала ее из орудия укрепления царизма, как она была задумана, в дополнительный фактор его ослабления и разложения. «Самодержавие,— писал В. И. Ленин по этому поводу,— отсрочило свою гибель, успев сорганизовать такую Думу, но оно не укрепляется этим, а разлагается от этого» [86]. Подобный результат вызывал всеобщее разочарова
ние и раздражение в лагере контрреволюции. Контрреволюционный либерализм ответил на него так называемым «левением» буржуазии. Реакцией камарильи и верхов была потеря веры в политику бонапартизма и, следовательно, в ее главного выразителя Столыпина. Престиж претендента в русские Бисмарки среди них резко пошел вниз. Так возник «министерский» кризис апреля 1909 г. «Патриотическая» критика. Для того чтобы понять смысл и значение этого кризиса, следует вернуться немного назад.
Характеризуя основное отличие октябристской политики от кадетской, В. И. Ленин писал: «Он (типичный октябрист.— А. А.) тоже стремится, как и кадет, к сделке с монархией, но понимает под этой сделкой не ту или иную политическую систему, не парламентаризм, а соглашение нескольких лиц или главарей с придворной камарильей в интересах прямого подчинения правящей буржуазии неповоротливого, тупоумного и азиатски-прода&ного русского чиновника» 30.
При таком подходе решающее значение, с точки зрения октябристов, приобретал выбор объекта соглашения. Гучков и Столыпин избрали главным предметом своего сговора вопрос о возрождении боевой мощи армии и флота, утраченной в русско-японской войне. Расчет московского политикана строился на том, что вопрос о военной мощи царизма является для последнего вопросом жизни и смерти, поэтому верхи, камарилья, правые согласятся на все необходимые реформы в военных ведомствах и на «патриотическую» критику со стороны Думы царящих в них гнилых порядков. Иными словами, Гучков полагал, что военные преобразования послужат прочной основой для сотрудничества октябристов с правыми и Столыпиным и завоевания доверия у них, что в свою очередь послужит исходным моментом для либеральных реформ. От такой критики, по его мнению, октябристы выиграют и в глазах буржуазии: во-первых, в возрождении военной мощи царизма она была заинтересована не меньше самого царизма, а во- вторых, «критика» порядков, сложившихся в армии, обеспечивала Гучкову славу «либерала», позволяя в то же время не поднимать голоса по поводу внутренней политики царизма. Кроме того, здесь присутствовал и личцый момент: Гучков лелеял честолюбивую мечту стать в будущем военным министром.
Столыпина сговор с Гучковым по военным вопросам интересовал прежде всего с точки зрения одобрения буржуазией тех предстоящих огромных затрат на армию и флот, которые правительство намеревалось произвести в ближайшие несколько лет. Предполагалось истратить несколько миллиардов рублей на осуществление сухопутной и морской программ вооружений и, следовательно, предстояли новые займы, введение новых налогов и др., что требовало санкций и одобрения Думы.
Сущность сговора между Столыпиным и Гучковым по военным вопросам очень метко определил Витте: «Вы, вожаки Думы, можете играть себе в солдатики, я (Столыпин.— А. А.) вам мешать не буду... а зато вы мне не мешайте вести кровавую игру виселицами и убийствами под вывеской полевых судов без соблюдения самых элементарных начал правосудия» [87].
Инструментом сговора была избрана думская комиссия по государственной обороне, созданная в самом начале деятельности Думы, в 4-м заседании, 10 ноября 1907 г. В нее, по требованию правых, не были допущены даже кадеты. Право-октябристским большинством было принято также постановление Думы о предоставлении председателю комиссий права объявлять ее заседания закрытыми, если того потребует военное ведомство. Председателем комиссий был избран Гучков, который предпочел этот пост посту главы Думы, предназначавшемуся ему как лидеру «центра». Уже из этого видно, какое исключительное значение придавал Гучков деятельности комиссии по государственной обороне. Председателем же Думы стал октябрист Н. А. Хомяков, сын известного славянофила, сычевский предводитель дворянства, сноб и барин, импонировавший верхам своим происхождением и воспитанием.
Поначалу все шло очень хорошо. Правые и октябристы совместно предъявили морскому ведомству два запроса: о пожаре на Обуховском казенном заводе и о постройке фирмой «Виккерс» крейсера «Рюрик». В первом случае ведомство обвинялось в нерадении, а во втором — в выдаче важных военных секретов английской фирме, в срыве сроков строительства, переплатах и т. д.
Следующим совместным шагом был отказ в ассигновании 11 млн. с лишним рублей, испрашивавшихся тем же морским ведомством для приступа к работам, связанным с постройкой четырех броненосцев. Отказ был обусловлен требованием устранить неполадки, царящие в ведомстве, и начать преобразования. «Реформы необходимы,— воскликнул умеренно-правый П. Н. Крупенский,— реформы крупные, а не мелкие», «такие реформы, где [бы] менялись имена и лица перемещались с одного места на другое, это не реформы; ...нужны реформы серьезные, которые изменили бы в корне все зло, царившее доныне и приведшее Россию к Цусиме». Так же выступали и крайние правые. Положение таково, заявил Пуришкевич, что мы должны относительно ассигнований на судостроение сказать: «стоп до той поры, пока мы не убедимся, что результаты войны, что тяжелый опыт научил чему-нибудь это ведомство и повел его на путь реформ и улучшений». «Россия второй Цусимы пережить не может... вторая Цусима в России — это революция, это полное уничтожение того строя, на котором мы создались...» Пусть дадут гарантии, что второй Цусимы и второго «Потемкина» со вторым Матюшенко не будет. А «до тех пор, господа, на это дело ни копейки» 32.
Но вся правооктябристская «патриотическая» идиллия кончилась, когда Гучков примерно два месяца спустя, 27 мая 1908 г., выступил в Думе и потребовал ухода из Военного министерства нескольких великих князей, которые, пользуясь своим положением, насаждали там вредные порядки и порождали атмосферу безответственности и безначалия. Немедленно, в том же заседании, последовал оглашенный Пуришкевичем резкий протест крайних правых, которые так недавно рьяно поддерживали Гучкова. «Фракция...,— говорилось в нем,— находит совершенно недопустимым обсуждение с этой кафедры вопросов, составляющих прерогативы самодержавного вождя русской армии..., считает долгом всячески протестовать против такого прецедента, который ведет Государственную Думу по весьма нежелательному и крайне опасному пути». В марте 1909 г. тот же Пуришкевич в ответ на очень осторожную и умеренную речь Гучкова по смете Военного министерства под аплодисменты и одобрительные крики правых провозгласил: «Александр Иванович, не нужно нам какого-то особого хлопчатобумажного патриотизма. Сохраните нам ста-
