объявленного комендантского часа, трудила свои ноги. Что ж, известно: не потопаешь – не
полопаешь. Тщание Аллы все же было вознаграждено – к полуночи ее бумага густо синела
чернильными отметинами четырех десятков человек.
Следующим днем она победоносно шагнула в кабинет главного редактора, неся в вытянутых
руках плод вчерашних странствий.
- Что это такое, детонька моя? Что это у тебя так глазоньки блестят, а? – разулыбался
Имярек Имярекович. – Ну-ка, ну-ка, поделись со мной, где шалила.
- Имярек Имярекович,– срывающимся от радостного волнения голосом вымолвила Алла,– я
упорно работала эти дни: мною составлен текст коллективного обращения прогрессивных
писателей России к правительству. Более сорока лучших представителей творческой
интеллигенции сочли своим гражданским долгом поставить под ним свои подписи. Эта такие люди,
как Диана Оскот...
– Ай-йа-йа! – возликовал шеф.– Не даром я всем, при любом удобненьком случае, говорю:
умнее нашей Аллочки женщинки не найти! Умничка! Умничка. Вот что значит: высоконравственный
человек! Дай-ка, дай-ка посмотрю, что за письмецо такое ты изготовила. Сорок человечков,
говоришь, обегала? Ай-йа-йа, молодчинка какая!
Имярек Имярекович взял из Аллиных рук трепещущий, точно намеревающийся улететь, лист.
– Ну-ка, что за письмецо такое, что за обращеньице лапонька придумала? Сограждане,
россияне... Угу... Наше Отечество – на перепутье... Так... Противостояние парламента... фашисты
взялись за оружие, пытаясь захватить власть... красно-коричневые оборотни... взять под контроль
средства массовой информации... хватит говорить... Ну, умничка! Переполняет наши сердца...
Молодчинка!
62
Алла трепетала от ощущения значимости момента, от сокрушительного, как удар боксера,
предчувствия близких и решительных перемен. Каждый, самый крохотный, мускул ее тела сводила
жгучая судорога, будто бы чудовищного приступа невралгии.
– Так, что тут наше золотко требует?.. – продолжал Имярек Имярекович, следя строку
кончиком оранжевой янтарной ручки. – Все виды непрезидентских, особенно националистических,
партий должны быть уничтожены… с привлечением к уголовной ответственности… и запрещены
указом президента. Так-так... Умничка. Законодательство должно предусматривать самые
жесточайшие санкции за пропаганду русской национальной исключительности. Что значит умная
женщинка! Сама придумала?
Алла только хмыкнула и губы свела в горькой усмешке.
– Патриотические оппозиционные органы печати… см. ниже перечень изданий и лиц…
должны быть до судебного разбирательства закрыты. Признать нелегитимным не только
разогнанный парламент, но и образованный им Конституционный суд... Ну-у-у...– поднял глаза на
Аллу руководитель: – Ты меня, девонька моя, не удивила... Ты меня восхитила! Потрясла.
Девонька стояла потупившись, но ее воспаленный мозг работал четко и остро; она напряженно
выжидала опрометчивой пробежки счастливого мига, беленького, лохматенького, чтобы верно
спикировать, чтобы не промахнуться. И вот вожделенный случай показался:
– Такое обостренное чувство справедливости! Такое подвижничество! Ума не приложу, чем
я, убогонький, заюшку мою мог бы порадовать?..
Еще прежде, чем войти в победное пике, Алла Медная вдруг заметила на широкой черной
площади начальничьего стола маленькую аптечную скляночку коричневого стекла.
- Я уже как-то спрашивала...– начала было Алла.
- Да-да-да. Помню, помню. И полностью согласен. Кому, как не моей девоньке, быть моим
заместителем. Н-да... Только вот...
Чтобы чуть разрядить определенность ситуации, а заодно расширить область доверия
проявленной заботливостью, Алла решила ненадолго свернуть с магистральной линии:
– Имярек Имярекович, вы болеете?
– Почему?
Алла киннула на аптечную склянку.
- У меня, между прочим, главврач поликлиники...
- Рыбонька моя золотая, какая же ты внимательная! Какая попечительная! Нет. Это не
таблеточки. Это как раз наоборот. Представь себе, цианистый калийчик.
Алла подняла брови.
- Да. Тот самый. Мне принесли – сказали, от всяких вредненьких комашек помогает. Оски
летом одолевали. Остаточки вот хочу вернуть. Опасненько, знаешь, такие штучки дома держать.
Да! Подожди секундочку, я сейчас вернусь.
Имярек Имярекович поспешно вышел, плотно притворив эа собой дверь – тотчас Алла, ни
секунды не раздумывая, вырвала из откидного календаря листок, свернула из него пакетик и
твердой, позабывшей недавнее дрожание рукой отсыпала из коричневой склянки белого
кристаллического порошка, едва уловимо отсвечивавшего таинственной зеленцой.
63
Вернулся Имярек Имярекович.
– Аллочка, прости меня, лапочка! Прости старого склеротика! Как же это я мог позабыть! Тут
трансъевропейская ассоциация независимых литераторов и «Фрэйд-банк» стипендийку тебе
прислали, – он схватил со стола белый конверт и победоносно потряс им. – Между прочим, в
английских фунтиках.
Да, день этот для Аллы Медной был перенасыщен разного рода приятностями. С конвертом в
руках она удалялась от украшенного бронзой черного стола начальника едва не вальсируя.
– Аллочка! – остановил ее голос Имярека Имяреконича.
Алла крутнулась на каблуках в элегантном пируэте.
– Аллочка, я думаю, не сегодня – завтра быть тебе моим заместителем... А мне тут нужно
человечка устроить. Ты напиши заявленьице, как бы об уходе – я его на твое местечко пристрою. А
там... Сама, цыпка, понимаешь.
– Какие проблемы! – воскликнула Алла, и тут же заявление было написано.
Она возобновила свой танцевальный проход.
– Ал-лоч-ка, – послужил причиной еще одного пируэта оклик Имярека Имярековича. – Девочка
моя золотая, денечки эти были для тебя тяжеленькими, каверзными. Ты очень, исключительно
много свершила. Но, рыбонька, про рассказочку «Мудрая дева», пожалуйста, не забывай.
Покинув патрона, Алла Медная решительной, энергической поступью направилась прямиком в
кабинет заместителя главного редактора. И хотя все в ней тряслось, все внутренности, до
последней селезенки, казалось, ходили ходуном, мышцы все же верно крепили шаг, держали
выправку. Эта паскудная внутренняя тряска так и подталкивала Аллу свернуть со стелющейся под
ноги назначенной дороги, и, может быть, Алла смалодушничала бы, впрямь свернула куда-нибудь,
например, к Линочке Арьешвили поболтать о женской угнетенности, только вовремя сообразила:
сейчас она не должна ни о чем думать, не должна отвлекаться ни на какие соблазны, ни на какие
причуды собственного организма. Надо идти. Прямо. Решительно. Без колебаний. И сделать то,
что сделать необходимо. Ибо опасно испытывать доброхотство случая.
Алла подошла к означенному пункту – кабинету Андрея Николаевича. Открыла дверь. Случай
и впрямь благоволил к ней – в кабинете никого не было. Стремительно, но без излишней
порывистости, приблизилась к столу. Взяла стоявший на нем термос, отвернула крышку. Твердой
рукой всыпала весь резерв белого кристаллического порошка. Она только успела поставить
термос на стол, как дверь за ее спиной растворилась – антончеховская бородка застыла в
дверном проеме. Надо было что-то говорить. Но не оправдываться. Невольно Алла прибегла к
вескости нижнего регистра:
– Я вот зашла...
Она смотрела в упор и чувствовала, как у нее на лбу выступает испарина. Но тут бороденка,
приблизившись, затряслась мелко, в такт дробному бегу слов:
- Алла Викторовна, вы, конечно, по поводу письма... То есть, подписи... Я вовсе не против...
Я только что говорил с Имяреком Имярековичем... и уже как бы доложил ему... И он тоже... И я
сказал, что вы, видимо, меня не так поняли... Что я всегда...
64
- Что ж, в таком случае, я думаю, вопрос исчерпал себя, – холодно уронила Алла,
направившись к выходу.
- Алла Викторовна, что ж вы так торопитесь? Может быть, чаю? – догнали ее пронзенные
отчаянием слова.
Она лишь на секунду задержалась и, глядя куда-то на потерпевший от времени стул, вежливо
отказалась:
- Я бы с удовольствием, но сейчас, знаете... совсем нет времени. В другой раз непременно.
Алла вышла. Заскочила к себе за пальто и сумкой, и тут же покинула редакцию с тем,
чтобы, известив знакомого главврача поликлиники, получить больничный на десять дней и залечь
